НОРБЕР КАСТЕРЕ

МОЯ ЖИЗНЬ ПОД ЗЕМЛЕЙ
(главы с 26 - 30)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ПРОПАСТЬ ЭСПАРРОС
В 1937 году случай свел меня с Дельтейлем, и в том же году я встретился с другим начинающим спелеологом, который тоже вскоре стал моим близким другом и преданным сотрудником. Стечения обстоятельств и требования жизни оторвали его через десять лет от этого сотрудничества и нашей дружбы, которая, к счастью, сохранилась, несмотря на разлуку.
Жермен Гатте, директор завода в Буссоне, неподалеку от Сен-Годенса, не был молод подобно Дельтейлю: ко времени первых спусков под землю ему уже было сорок два года. Такое "позднее призвание" должно было само по себе заставить его наверстывать упущенное время, и действительно, мы вдвоем, иногда с Элизабет, принялись ускоренными темпами исследовать гроты и пропасти Комминжа. Мы не стремились к открытиям любой ценой, а просто спускались под землю как можно чаще, чтобы удовлетворить присущую нам обоим страсть к подземному миру и ко всему, что к нему относится. Жермен Гатте еще очень увлекался фотографированием под землей.
В противоположность обычным спелеологам, а в особенности Дельтейлю, совершенно не умеющим ценить время и всегда опаздывающим, Гатте был всегда не только точен, но и везде оказывался раньше всех. Стоило предупредить его об экспедиции и условиться, чтобы он заехал за мной в половине седьмого утра, я мог быть уверен, что в пять утра услышу, как подъезжает на полной скорости его пятнадцатисильный Ситроен и резко тормозит: Гатте был уже тут как тут, горя нетерпением поскорее попасть в пещеру или пропасть, запланированную на сегодня.
Его торопливость и спелеологический зуд были мне по сердцу: ведь я сам так же относился ко времени и томился той же жаждой поскорее попасть под землю.
Моя жена, которая не могла принимать участие во всех наших вылазках, но постоянно присутствовала при сборах, всегда очень поспешных, однажды обратилась к нашему Другу.
- Главное, - сказала она ему, - будьте осторожны!
- Ну вот, дальше уж некуда! - воскликнул Гатте. - Что касается неосторожности, обращайтесь к вашему мужу.
- Нет уж, дорогой мосье Гатте, мой муж никогда не бывает неосторожен... Я имею в виду вашу привычку слишком быстро вести машину. Вот что я считаю главной опасностью!
Гатте, который действительно водил машину на очень большой скорости, прямо задохнулся от этого замечания, которое он счел незаслуженным; с его точки зрения, опасности начинались только под землей.
Однажды мы приехали к маленькому селению Эспаррос недалеко от пещеры Лябастид (грот Рычащего Льва). В течение многих лет я пытался найти в этом секторе колодец, известный под названием Австрийского, так как австрийцы спускались в него перед самой войной 1914 года.
В этот день один пастух привел нас к отверстию колодца, на поиски которого было затрачено столько времени. Мы развернули лестницы, спустились на глубину двадцати метров и попали в круглый зал, буквально пронизанный множеством вертикальных колодцев.
Отсюда начинался длинный путь по сложной пересеченной местности, преграждаемый спусками и подъемами, анфиладами залов и коридоров. В одном из залов мы прочли на стене имена и дату: "1913 год". Эта надпись подтверждала, что австрийцы действительно побывали здесь. Но потом, добравшись до коридора, в который было очень трудно попасть, мы не обнаружили никаких следов наших предшественников. Это убедило нас, что мы были первыми исследователями длинного и извилистого коридора, заканчивавшегося, однако, тупиком. Правда, в этом тупике было "окно" в стене, из которого соблазнительно тянуло ветерком.
Мы тут же приступили к расширению "окна" зубилом и молотком. Бесконечная и очень мучительная работа закончилась тем, что отверстие расширилось настолько, что нам удалось пролезть в него, и мы попали в "комнатушку" совершенно вымотанные, но очень довольные. Пещера продолжалась, теперь поток воздуха шел из новой длинной лазейки, наполовину каменистой, наполовину глинистой. Мне удалось проползти это узкое место, и я оказался в очень неровном коридоре, приведшем меня в большой зал, пол которого частично провалился; в нем зияло отверстие внутреннего колодца, куда я не мог спуститься, так как был один и без снаряжения.
Я назвал это место Залом 25 июня и вернулся к лазейке, которую пытался расширить Гатте. Я рассказал ему о своих успехах и поделился с ним многообещающими перспективами исследования "пропасти Эспаррос", как мы решили ее окрестить.
Через несколько дней мы вернулись на то же место и приступили к расширению обоих узких проходов. Это было совершенно необходимо, иначе мы не могли бы пронести оборудование, особенно лестницы, без которых немыслим спуск в колодец, найденный мной в Зале 25 июня.
На этот раз Элизабет, соблазненная нашими рассказами о пропасти Эспаррос, пошла вместе с нами. Пока Гатте и я возились с расширением прохода, Элизабет одна добралась до Зала 25 июня, обследовала по дороге ряд маленьких галерей и залов и вернулась в восторге. Она нашла целые букеты эксцентрических сталактитов[30], которые принялась описывать нам с таким энтузиазмом, что мы побросали инструменты и пошли полюбоваться ее находкой. Никогда в жизни я не видел подобного чуда, таких удивительно нежных и чистых цветов из минералов. Кстати, мы не преминули бросить оценивающий взгляд на колодец, в который сегодня было уже поздно спускаться. Впрочем, мы все равно не смогли бы этого сделать в тот день, так как нам еще не удалось донести наши лестницы до Зала 25 июня.
Все же наступил день, когда мы смогли наконец протащить оборудование через узкое место и спустить его в никем еще не исследованный колодец.
Гатте страхует меня, я спускаюсь на сорок метров и приземляюсь в обширном коридоре, где на каждом шагу мне встречаются чудеса, и я иду по нему, жадный и потрясенный. Стены буквально устланы мириадами белоснежных кисточек и помпонов, образующих самое изысканное и самое роскошное украшение, какое только можно себе представить. В совершенном восхищении я останавливаюсь перед громадным сверкающим соцветием, свешивающимся с потолка, как кисть белых лилии. Букет белоснежных цветов висит на уровне моего лица. Я осматриваю его подробнейшим образом, обхожу кругом, инстинктивно затаив дыхание: такими хрупкими кажутся эти кружевные цветы. Они действительно очень хрупкие, и их не следует срывать. В одиноком покое пещеры, где все неподвижно, где всегда постоянная температура, эти белые лилии "цветут" в течение многих веков и тысячелетий. Каждый из крошечных цветочков идеально белого цвета, по форме похож на лилию, и каждый кристалл сверкает под лучами моей лампы.
Белые лилии Эспарроса, рожденные и существующие в вечном мраке пропасти, мне дороже цветов, родившихся под ласковыми весенними лучами солнца, ибо они неизменны, время не властно над ними и им никогда не суждено увянуть. Налюбовавшись букетами лилий, я пошел дальше и оказался в волшебном дворце: стены сплошь, как бархатом, покрыты кальцитом и арагонитом, сверкает даже почва, вся усеянная иглами и нитями гипса, тонкими, как паутина. Чтобы их не раздавить, я должен был искать и выбирать место для каждого шага, куда поставить свои подбитые гвоздями ботинки, увы, дробящие эти драгоценности, на которые я смотрю первым из людей. Я поднимаю глаза от пола к потолку, откуда, как опрокинутые экстравагантные канделябры, спускаются многочисленные сталактиты самых сложных форм, наиболее оригинальные из всех, какими мне когда-нибудь приходилось любоваться под землей.
Я прошел уже двести метров, не переставая все время восхищаться, но феерический коридор, по которому я иду, резко обрывается, и это возвращает меня к действительности. Я дошел до края крутого обрыва, который ведет в нижний этаж, куда я сегодня не смогу спуститься: у меня нет лестницы.
Только сейчас я спохватился, что почти забыл о Гатте, который с нетерпением ждет на верху сорокаметрового колодца моего возвращения и результатов разведки. Я быстро возвращаюсь к свисающей лестнице, но, вместо того чтобы привязаться к страхующей веревке и начать подъем, кричу своему другу и зову его спуститься. Эхо и искажение звуков (явление, частое под землей) мешают нам переговариваться, и Гатте не понимает моих слов. Наконец, скандируя и говоря по слогам, мне удается передать ему следующую фразу: "Это вторая Сигалер".
Сообщение возымело действие, и через несколько минут мой спутник, быстро спустившись, приземляется рядом со мной.
В то время грот Сигалер считался самым замечательным и удивительным из всех подземных полостей, но, после того как он подвергся бесчисленным актам вандализма, изумительная арьежская пещера была полностью разорена. Теперь пропасть Эспаррос стала самой богато украшенной из всех известных мне подземных полостей. С 1938 года, то есть уже более тридцати лет, Эспаррос, к счастью, все еще держит это первенство, и хотелось бы, чтобы это подземное чудо никогда не профанировала позорная язва автографов, нацарапанных рисунков и различных надписей, сделанных сажей, чтобы пещеры не коснулись разрушения, которых, к несчастью, всегда можно опасаться и которые, увы, никогда не исключены.
Исследование нижнего этажа пропасти Эспаррос, которое мы проводили совместно с Гатте и Элизабет, привело нас на глубину сто двадцать метров. Здесь мы прошли около километра по колоссальной пещере, стены и частично потолок которой в изобилии были покрыты очень тонкими белыми кристаллами.
Все это так великолепно, что слова не в состоянии выразить то, чем на каждом шагу любуются глаза. Подземные украшения Эспарроса, которые мы смогли показать многим коллегам-спелеологам из числа самых искушенных и опытных, привели их в восторг, и они в один голос заявили, что никогда не видели ничего подобного. Я даже не пытаюсь описать эту пропасть; ведь фейерверк не опишешь, а при попытке рассказать словами о красоте драгоценных камней невольно пришлось бы признать свою несостоятельность.
Австрийцы, побывавшие до нас в пропасти Эспаррос (зашедшие очень недалеко и неглубоко), по-видимому, собирались вернуться сюда на следующее лето, но их никто больше не видел, так как в этом году разразилась Первая мировая война.
Через двадцать пять лет, вскоре после наших исследований этой пропасти, в 1939 году, началась Вторая мировая война, и вполне могло случиться так, что мы тоже никогда бы не вернулись в Эспаррос. Но вначале эта война была "странной войной". Отец четверых детей, в свое время раньше срока призванный в 1915 году, не подлежал мобилизации в 1939 году. Несмотря на это, так же как и мой отец в 1914 году, я явился на призывной пункт, желая пойти добровольцем. Но так же, как и моего отца, меня не взяли.
В то время мне было всего сорок два года, но мобилизация протекала с такими затруднениями и так неорганизованно, что я приписываю полученный мною отказ именно этой неразберихе.
Гатте был старше меня и тоже не был мобилизован, и мы даже во время войны иногда посещали пропасть Эспаррос. Так, например, 25 июня 1940 года мы подошли к ней под проливным дождем, который был нам очень на руку, так как на этот раз мы выполняли секретное поручение, совершенно неожиданное, во всяком случае такое, которое и вообразить было бы нельзя, если бы не грандиозность событий и трагические обстоятельства того времени.
Штаб саперов французской армии доверил нам три больших мешка со сверхсекретными документами и досье и поручил спрятать их в самой глубокой пещере по нашему выбору и усмотрению, чтобы они не достались врагу. Спустившись в пропасть и пройдя очень сложным ходом, я совершил акробатический подъем до верха одного вертикального колодца, где мне был знаком один очень сухой уголок. Гатте оставался внизу, он завернул все три мешка в большие куски прорезиненной ткани и привязал их к концу веревки, которую я взял с собой наверх. Я поднял мешки и бережно уложил их в потайное место, где они пролежали пять лет, то есть до конца войны.
За это время я три раза побывал здесь, чтобы удостовериться в сохранности документов и в случае необходимости сменить прорезиненное покрытие. Эта предосторожность каждый раз оказывалась излишней: место было абсолютно сухим.
Говоря о специальном использовании пещер в качестве тайников для документов и оружия, стоит рассказать, как в 1941 году я смог указать хорошее укрытие целому кавалерийскому отряду, пытавшемуся спрятать оружие от обысков. В темную и дождливую ночь зимой 1941 года мы сумели перевезти и спрятать десять тонн оружия в ящиках в гроте Монтеспан, моей первой пещере. Разместив этот важный склад, мы завалили и замаскировали вход в пещеру.
В 1943 году оружие достали, и оно послужило армии Сопротивления.
В 1942 году совершенно другой, впрочем столь же неожиданный, род деятельности вновь привел нас к пропасти Эспаррос.
В нескольких сотнях метров от края пропасти остановился грузовик Национального радиовещания. Телефонный провод был протянут до края входного колодца. Диктор Пьер Бовуа взял краткие интервью у трех членов отряда, собиравшихся спуститься в пропасть. Кроме меня и Гатте, с нами был еще наш юный друг Марсель Лубан, которому суждено было через несколько лет трагически погибнуть в глубине пропасти Пьер-Сен-Мартен.
Лестницы были сброшены в первый колодец, и Бовуа с телефонным аппаратом через плечо и микрофоном на шее начал спускаться вместе с нами.
Впервые микрофон был спущен в пропасть, где и состоялся на шестидесятиметровой глубине первый подземный репортаж. Чтобы отметить скромный вклад в великую летопись радио, следует добавить, что этот сеанс состоялся 23 июня 1942 года, диктором был Пьер Бовуа, техниками - Клотт и Петейль, в сеансе участвовали спелеологи Кастере, Гатте и Лубан.
А 27 августа 1958 года я участвовал в первой прямой телевизионной передаче из-под земли, проводившейся из грота Бедейллак (Арьеж), в которой принимали участие радиорепортер Жорж де Коне и отряд спелеологов, состоящий из моих друзей: Жозе Бидегена, Жоржа Дельтейля, Жоржа Лепине и моей дочери Раймонды.
Наконец, в пропасти Эспаррос была отслужена первая месса под землей. Эта церемония, посвященная окончанию войны, состоялась 15 апреля 1945 года.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
ЭЛИЗАБЕТ КАСТЕРЕ - ПЕРВАЯ ЖЕНЩИНА -ИССЛЕДОВАТЕЛЬНИЦА ПРОПАСТЕЙ
6 февраля 1938 года я отправился в грот Тибиран неподалеку от Сен-Годенса, где каждую зиму вел наблюдения за колонией летучих мышей.
Возвратившись домой около шести часов вечера, я с удивлением заметил царящее в доме необычайное оживление. Очень скоро понял его причину: через двадцать минут родился наш четвертый ребенок - Раймонда. Через два года, 22 апреля 1940 года, моя жена дала жизнь пятому ребенку - Мари.
Как я уже говорил, Элизабет хотела иметь шестерых детей. Почему именно столько? Вероятно, потому, что она очень любила детей и ей нравились большие семьи, а также потому, что сама она была единственным ребенком в семье и у нее было скучное детство. Со скрупулезной внимательностью и неиссякаемой энергией она весьма счастливо сочетала обязанности матери семейства и жены исследователя, и иногда ей даже удавалось сопровождать меня в экспедиции.
Удивительно легко ко всему приспосабливаясь, одаренная совершенно исключительными физическими качествами и непоколебимым мужеством, она оказалась прирожденным спелеологом. Элизабет была первой женщиной, исследовавшей пропасти, и на ее счету было около трехсот пещер, пропастей и подземных рек.
Мне не под силу и неловко писать ее портрет, слишком для меня родной и близкий, прославлять ее блестящий ум, высокие моральные качества и великую доброту, которую так ценили все, знавшие ее.
В предисловии к посвященной Э. А. Мартелю книге написана фраза, от которой я и сейчас не отрекусь: "Я не напишу, никогда не напишу о жизни Элизабет Кастере по той единственной причине, что она сама всегда категорически против этого возражала".
Все знали ее улыбчивую скромность, ее твердое желание никогда не афишировать свои поступки и никому не рассказывать о совершенных ею под землей подвигах. По этой причине и из уважения к неизменной линии ее поведения я приведу здесь лишь строки, написанные хорошо знавшим ее Анри Бурелли, из его статьи-некролога, напечатанной в мае 1940 года:
"Дочь госпожи и господина Раймонда Мартина, врача префектуры Сены, Элизабет Мартин родилась 13 мая 1905 года в Париже, где прожила до одиннадцати лет, до тех пор, пока ее отец, выйдя в отставку, не уехал на свою родину в Сен-Годенс (Верхняя Гаронна).
В Сен-Годенсе девочка продолжала свое образование и успешно, с наградами, сдала экзамены на степень бакалавра по двум предметам. Она собиралась изучать медицину, но судьба распорядилась иначе; и она встретила молодого геолога, уже начавшего в то время свою редкую и полную приключений карьеру подземного исследователя, - Норбера Кастере.
Таким образом, мадам Кастере, бесстрашная женщина, хорошо образованная, начала свое трогательное и драгоценное сотрудничество с мужем, едва ей исполнилось девятнадцать лет. Оно длилось пятнадцать лет и было богато открытиями и сенсационными исследованиями, прославившими молодую чету.
Никакие естественные препятствия, никакие страшные опасности и трудности, почти всегда подстерегающие спелеологов под землей, не могли их остановить. Элизабет Кастере знала кромешную вечную тьму и не боялась ее; знала узкие заваленные ходы, штурм отвесных стен, камнепады, обвалы, ядовитые газы, липкую, медленно засасывающую грязь, ледяные воды, внезапные паводки, постоянную опасность заблудиться в лабиринтах пещер, несчастные случаи, тем более опасные, что они происходят под землей.
Из любви к пещерам и суровому подземному спорту молодая исследовательница отказалась от всякого кокетства и надела комбинезон из грубого брезента, железную каску с электрической лампочкой и рефлектором, кованые ботинки, широкий пояс с кольцами и карабинами и, кроме того, взвалила на свои плечи тяжелый альпинистский рюкзак, набитый вязаными свитерами, продовольствием, свечами, кошками, молотком, картами, зондом, компасом и т. д. Снарядившись так, она неустанно исследовала подземный мир и была неутомимой спутницей своего мужа.
В 1926 году был открыт и исследован подземный ледник в массиве Мон-Пердю. Этот ледяной грот, расположенный на высоте 2700 метров над уровнем моря, выше всех известных ледяных пещер на земле[31]. В нем находятся каскады и колонны из замерзшей воды, настоящие ледяные потоки. Кроме своей необычайной красоты, пещера представляет большой интерес для геологов и гидрологов. С тех пор эта высочайшая ледяная пещера называется грот Кастере.
В 1928 году - новое открытие: могильный грот галльских времен, где в результате предпринятых четой Кастере раскопок обнаружено множество человеческих скелетов, лежащих в таком беспорядке, что историк Камил Жульен пришел к заключению, что это одна из тех пещер, где Цезарь душил аквитанцев дымом во время завоевания Галлии.
В ходе кампании 1929 года, посвященной поискам истинного истока Гаронны, оба спелеолога разделили свои обязанности: пока Норбер Кастере открывал и исследовал грот Торо, его жена спустилась на веревке в неизвестную пропасть глубиной в двадцать метров, чтобы там исследовать подземный поток.
Для завершения поисков истока Гаронны они организовали в 1931 году опыт с окрашиванием потока, который зарождается в ледниках Мон-Моди и полностью исчезает в пропасти на южном склоне Пиренеев в Испании. Для этого опыта, имевшего большие последствия и подтвердившего их предположения, они применили шестьдесят килограммов флуоресцеина.
Супругам пришлось работать в полнейшей тайне и подвергаться значительной опасности. Перейти границу страны, охваченной революцией, и провезти на спине мула шесть бочонков какого-то порошка (даже безобидного) было сложным и трудным делом, и им пришлось пробираться по тропам, которыми обычно пользуются контрабандисты. К счастью, маленький караван, состоявший из Норбера Кастере, его матери, жены и двух приятельниц, не встретил карабинеров и сбросил флуоресцеин в поток без всяких приключений. На следующий день в Гаронне в Валь д’Аран обнаружилась краска, она сохранялась в течение двадцати семи часов на протяжении пятидесяти километров, что вызвало сильное волнение среди франко-испанского населения.
Этим опытом было доказано, что истинный исток Гаронны находится в Мон-Моди на южном склоне Пиренеев и что, таким образом, воды Гаронны проходят под горной цепью по подземному руслу, до сих пор никому не известному. В ходе этого опыта Норбер и Элизабет Кастере должны были разделить свои обязанности, причем она отправилась в Каталонию, а он остался в Арагоне.
Годы шли, и каждый из них вносил ценой трудных и опасных исследований свой вклад в богатейшие открытия.
В 1931 году на стенах грота Ля Бастид (Верхняя Гаронна) были найдены наскальные изображения лошадей, бизонов, северных оленей, львов, медведей и т. д., и это открытие доисторических рисунков обогатило сокровищницу первобытного искусства в Пиренеях.
В 1932 году последовало новое открытие, на этот раз из области гидрогеологии - пещера и подземный поток Сигалер (Арьеж). Здесь оба геолога исследовали пещеру фантастической красоты, в которой обнаружили кристаллы необыкновенного цвета, самые красивые кристаллы из когда-либо виденных на земле. Они нашли в ней также в двух километрах от входа серию каскадов высотой от десяти до пятнадцати метров, на которые им удалось взобраться с помощью раздвижных шестов под мощными потоками холодной как лед воды. В 1934 году супруги посетили Марокко, куда их пригласили с научной целью: исследовать пещеры и пропасти Атласских гор. Там оказалось так много подземных полостей, что Норбер и Элизабет Кастере пришлось вести исследования порознь.
В ходе исследования у мадам Кастере возникли трудности с местными носильщиками, которые под землей бывали совершенно парализованы предрассудками и верой в злых духов. Кроме того, однажды она сильно поранила ногу иглой дикобраза (эти животные часто живут в пещерах). Раны воспалились, и пришлось временно прекратить исследования. Но как только ей удалось вновь присоединиться к мужу, она первая спустилась в пропасти Фриуато и Кеф-эль-Сао - самые глубокие на Африканском континенте[32].
На следующий год ей пришлось спуститься еще глубже, причем в опаснейших условиях, на дно ранее неизвестной пропасти в Верхнем Арьеже. В эту пропасть она спустилась вместе со своим мужем на глубину трехсот метров с помощью крюков и веревочных лестниц под ледяным душем. Пропасть оказалась самой глубокой во Франции[33], и они назвали ее "Пропастью Мартеля" в честь своего друга и основоположника французской спелеологии Э. А. Мартеля.
Но портрет этой женщины, настоящей француженки, был бы неполным и неверным, если читатель вообразит себе нечто вроде современной амазонки, закоренелой спортсменки, интересующейся исключительно исследованиями и приключениями.
Чтобы написать верный портрет Элизабет Касторе, нам придется обратиться к господину Андре Беллсору, бессменному секретарю Французской академии, который в превосходном предисловии к книге "Au fond des Gouffres" написал следующие слова: "Ее прелестное лицо дышит свежестью, в веселых и открытых глазах есть что-то неуловимо лукавое и задорное. Норбер Кастере нашел в ней больше чем спутника, больше чем помощницу. Все, что делает прекрасной жизнь на поверхности земли, следовало за ним, было рядом с ним в мире мрака.
Храбрость, мужество, выдержка, бесстрашное знакомство с опасностями подземного царства... Но стоит ей снять свою каску исследовательницы, и перед вами во всем очаровании молодости - живой и приятный собеседник, любящая мать семейства. Такова мадам Кастере. Ее веселые ясные глаза не станут говорить вам о тьме, которая в них отражалась, о черных потоках, низвергавшихся перед ними. Но расспросите ее, и она расскажет вам о них, но так, словно бояться ей нечего, если муж рядом с ней, и для женщины так же естественно пересекать подземные озера, находящиеся на глубине двухсот метров под землей, как варить варенье".
Она и в самом деле была не только исследовательницей, но также прекрасной воспитательницей и идеальной матерью, которая сумела, не отрываясь от материнских забот сочетать их с тревожными радостями подземных изысканий.
И вот женщина, избежавшая стольких страшных опасностей, покорившая столько головокружительных пропастей, на счету которой много мировых рекордов для женщин, умерла в тридцать пять лет, давая жизнь пятому ребенку.
Судьба не захотела, чтобы на ее могиле было начертано "Умерла во славу науки", но простые слова, которые она сама выбрала бы по своей скромности: "Умерла на поле битв жизни".
Она оставила по себе незабвенный образ женщины, яркой личности, улыбчивой и скромной, умевшей удивительно просто делать труднейшие вещи.
От нас ушла истинная француженка. Ей были присущи все лучшие качества нашей нации. Она была бы гораздо более знаменита, если бы крайняя скромность, делавшая ее достоинства еще более драгоценными, не мешала ей занять то место, на которое она имела все права и которое нам надлежит потребовать для нее".
Страшное горе - потеря жены - обрушилось на меня мрачной и трагической весной 1940 года, когда французы переживали самые зловещие страницы истории своей родины.
Овдовев и оставшись с пятью маленькими детьми, из которых двое еще не вышли из младенчества, я постарался воспитать их, как мог, - в культе памяти матери, ушедшей из нашей жизни в расцвете счастья и молодости.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
ХЕНН-МОРТ
В 1930 году в поисках пещер, пригодных для исследований, я бродил по массиву Арба, который всегда охотно посещал, и отыскал одну произведшую на меня особенно сильное впечатление и впоследствии сыгравшую очень важную роль в моей жизни.
Моим спутником был человек по имени Лубе, которому довелось в 1909 году быть проводником Мартеля в этом же массиве Арба. На высоте 1300 метров в пихтовом лесу в сильно пересеченной и дикой местности он показал мне отверстие внушительной пропасти со зловещим названием Хенн-Морт (Мертвая Женщина).
Я сделал отметку об этой пропасти в своем блокноте, но не видел возможности ее исследовать, как, впрочем, и многие другие находящиеся в этом районе, считая, что все они слишком труднодоступны и глубоки для одиночки.
Через десять лет, то есть в 1940 году, ко мне пришел юноша, один из тех многочисленных молодых людей, которые писали мне, желали встретиться со мной, проконсультироваться или спросить совета. Этот семнадцатилетний высокий, худой и очень близорукий подросток имеет право на особое место в моей книге, так как из простого любопытствующего, выспрашивающего у меня сведения о соседних пещерах он стал моим другом, учеником, а вскоре и спутником, полным рвения и отваги.
Жизнь Марселя Лубана, увы, слишком короткая, но яркая, переплелась с моей благодаря совместному участию в труднейших экспедициях, получивших широкую известность.
Лубан жил в Мазер-дю-Салат, совсем близко от Сен-Мартори и недалеко от Сен-Годенса. После нанесенного мне визита он ушел, унося с собой все, за чем пришел: перечень нескольких гротов этого района и ряд советов и указаний, как их отыскать и проникнуть в них. Через восемь дней он вновь пришел, чтобы восторженно сообщить мне, что посетил уже все указанные мной пещеры и теперь жаждет сведений о других.
Мне понравились его динамизм и целеустремленность, жадность к знаниям и страсть к исследованиям. Мне показалось, что этот мальчик - прирожденный спелеолог, и я пригласил его присоединиться ко мне назавтра. Я как раз должен был вести под землю отряд скаутов-спелеологов, шефом которых являлся. Эти скауты из Монтобана каждый год навещали меня, разбивали лагерь в моем имении, и я водил их в пещеры или указывал, где можно таковые найти.
Скауты охотно приняли в свою компанию Марселя Лубана, который сам был скаутом Франции, и мы пошли атаковать пропасть в районе Сен-Бернар-де-Комминж. Скауты уже посещали и исследовали различные пещеры, но по веревочной лестнице в вертикальный колодец, на дне которого находился большой пересеченный зал, они спускались впервые.
После каждого похода у костра по просьбе ребят я подводил итоги дня, делал выводы: что же мы достигли благодаря данному исследованию, давал каждому скауту оценку и советы.
Заметив пылкость Лубана, его страстное желание все узнать, все заметить, я похвалил его и посоветовал прочесть книги по спелеологии, особенно принадлежащие перу Мартеля. Но я не скрыл от него, что высокий рост (один метр восемьдесят три сантиметра) невыгоден для него под землей, и посоветовал ему укрепить руки, очень длинные и малоразвитые (в то время ему было всего семнадцать лет). Он проявил большую волю и упорство и с того дня начал упражняться на кольцах и трапеции.
Лубану было трудно подниматься, так как руки у него были слабые, но спуск по веревочной лестнице в пропасть Спюгетт вместе со скаутами-юнионистами ему чрезвычайно понравился, и он попросил меня указать еще пропасти. Тогда я направил его к массиву Арба, сказав, что там их сколько угодно, предупредив, однако, что пытаться спускаться в них одному и без соответствующего оборудования чрезвычайно опасно и иной раз просто невозможно.
Через несколько дней он пришел с девушкой-ровесницей, которую звали Жозетт Сегуфин, и сообщил, что они оба уже успели спуститься в пропасть Хенн-Морт. Он смастерил веревочную лестницу и вместе с Жозетт, спортивной и очень способной девушкой, но такой же неопытной, как и он сам, решил атаковать самую страшную и самую трудную пропасть массива.
Они отправились в поход при отвратительной погоде, в туман и дождь, по мучительной и трудной дороге, идущей на подъем, неся свое тяжелое снаряжение на собственных спинах.
Марсель Лубан, обладавший методичным и точным умом, не мешавшим, впрочем, ему быть поэтом и мечтателем, пришел рассказать мне об этом спуске в пропасть и, уходя, дал напечатанные на машинке листы с записью своих впечатлений и подробным рассказом о походе.
Эти страницы я бережно храню и могу привести из них несколько выдержек, свидетельствующих о том, сколь необычно и опасно действовали молодые спелеологи. Сперва я принялся упрекать Лубана, но не слишком горячо, так как узнавал в нем собственные ошибки и восторги тех времен, когда я один спускался на простой веревке в различные дыры и особенно в пропасть Пудак-Гран по соседству с Хенн-Морт.
"...Мы наскоро позавтракали на краю пропасти, зачарованные этим зияющим отверстием, которое нам хотелось прозондировать глазами. Веревки и лестница вытащены из мешков и аккуратно спущены вниз. Девять часов утра (вышли из селения Арба в четыре часа утра). Мы готовы к спуску и лихорадочно приступаем к нему.
Первый этап спуска представляет собой как бы лестницу с гигантскими ступенями, по которой мы спускаемся с помощью веревок, таща на себе большой тюк с веревочной лестницей. Теперь нам надо преодолеть совершенно вертикальный обрыв. Двадцатипятиметровая лестница, находящаяся в нашем распоряжении, привязана веревкой и брошена в колодец.
Моя спутница держит веревку, и я начинаю спуск. Десять, пятнадцать метров, и вот конец лестницы. Она висит над пустотой. Я добираюсь до ее конца, подо мной открытая бездна. Вися на последней перекладине, я качаюсь из стороны в сторону.
Вдруг тревога! С грохотом летит камень, пролетает мимо и разбивается на осыпи, которую я угадываю метров на восемь ниже. Мне удается зацепиться за тонкий карниз стены, я оставляю лестницу и при помощи опасной акробатики заканчиваю спуск. Тут же начинает спуск Жозетт, причем без страхующей веревки, и присоединяется ко мне на вершине образуемого осыпью конуса. Отсюда мы начинаем беглый осмотр пропасти.
Осыпь круто идет вниз и заканчивается во втором зале меньшего размера. Наше внимание рассеивается, а потом останавливается на удивительно неровном сбросе. Мы скользим по нему, несколько раз карабкаемся вверх и оказываемся на узком карнизе, нависающем над новым обрывом. Из-за отсутствия снаряжения исследование прекращается.
В полной темноте мы внимательно прислушиваемся, затаив дыхание: на короткое мгновение до нас доносится тихое журчание - песня воды..."
В результате этой подземной авантюры они достигли глубины восьмидесяти метров и услышали доносившийся снизу шум текущей воды, что было очень интересно. Они пришли, чтобы поделиться со мной впечатлениями и пригласить меня сопутствовать им при втором спуске. Но на пороге стояла осень, началась плохая погода, снег не замедлил покрыть горы, и мы перенесли наше подземное путешествие на следующий год.
Этот 1941 год был для меня очень трудным: у меня совершенно не было времени, так как я полностью посвятил себя детям, и только в октябре, в самом конце горного сезона, я смог наконец выбраться и подняться с Лубаном к Хенн-Морт. Жозетт Сегуфин не смогла к нам присоединиться, и нам пришлось вновь спускаться в пропасть вдвоем.
В тумане гигантская двойная воронка выглядела по-настоящему устрашающей. Колоссальный провал с вертикальными стенами, у которых летом и зимой лежит много снега, и посреди этого снежного поля зияет вход в пропасть.
В этой очень живописной, но мрачной местности полстолетия назад разыгралась драма, давшая название безымянной до того пропасти. Местная женщина заблудилась в тумане (очень частое явление в этом горном массиве) и, блуждая в темном пихтовом лесу среди хаоса нагроможденных скал, расселин и осыпей, упала в пропасть. Об этом узнали, найдя на краю пропасти ее сабо и зацепившуюся за куст косынку. Никому даже в голову не пришло тогда спуститься в эту страшную яму, которую назвали Клот-де-ла-Хенн-Морт (пропасть Мертвой Женщины).
Сегодня, повторив все акробатические приемы, которые в прошлом году проделали Марсель и Жозетт, мы с моим спутником спустились на подземную осыпь, сильно заваленную снегом, падавшим сюда через вертикальный колодец. Снег скапливается здесь зимой, слеживается и образует белую гору, неожиданно появляющуюся из темноты. Под этим снежным покровом лежит труп несчастной женщины, вероятно хорошо сохранившийся.
Вскоре мы доходим до того места, где закончились прошлогодние исследования, и с помощью веревок и лестниц спускаемся еще глубже. На глубине ста десяти метров нам преграждает путь очень узкая лазейка, которую мы преодолеваем ценой больших усилий, и несколько ниже вновь оказываемся на балконе. Дальше мы не можем идти: у нас не хватает снаряжения. Зондаж показывает сорок метров глубины по вертикали, то есть сто семьдесят метров от поверхности. По дороге мы нашли ручей, журчание которого Лубан и его спутница слышали в 1940 году. Кроме того, мы услышали шум более значительного потока, доносившийся к нам со дна последнего колодца.
Понимая, что вдвоем исследовать пропасть невозможно и опасно, мы набрали отряд добровольцев. Шла война, и наши добровольцы были, попросту говоря, мальчики-энтузиасты.
Недостаточность питания и другие лишения военных лет делали каждый поход под землю мучительным. К этому надо еще добавить низкие температуры в пропасти и ужасающие каскады, да и оборудование и снаряжение у нас было никуда не годным.
Члены нашего отряда вкладывали в исследование всю душу и заслуживают того, чтобы назвать их имена: Кастеран, Каренини, Компан, Дельвинь, Морель, Пеллегрин, Риюссет, Серей. Все это были товарищи моего сына Рауля, который сам тоже участвовал во всех спусках. Единственным взрослым и опытным членом отряда был Дельтейль, ставший после первого крещения в реке Лабуиш моим неразлучным спутником.
Несмотря на очень неблагоприятные, а порой опасные обстоятельства, мы проникали все дальше, все глубже в эту громадную пропасть.
При седьмой попытке, 18 июля 1943 года, некоторые из членов отряда остались на постах на различных уровнях, чтобы обеспечивать подъем ударной группы в многочисленных колодцах, а мы вместе с Лубаном, Дельтейлем, Морелем и Кастераном достигли глубины двухсот сорока пяти метров. Там оказался зал. Два водопада здесь образовали озеро, которое в свою очередь изливалось пенящимся водопадом в пропасть, расположенную еще ниже. Мне удалось совершить незабываемый спуск в этот вертикальный стометровый колодец, цепляясь за электроновую лестницу в кромешной тьме, так как лампа моя погасла.
Оглушенный водопадом и насквозь промокший, я спустился на дно колодца, и мне тут удалось зажечь лампу и установить, что пропасть продолжалась еще одним вертикальным колодцем, в который также низвергался водопад.
Свистком я скомандовал подъем. Четверо моих товарищей по ударной группе вытащили меня, я вернулся совершенно измученный, вода стекала с меня ручьями, я был без сил, но смог убедиться, что пропасть идет дальше и что нам никогда не покорить ее нашими слабыми силами. Я достиг глубины трехсот сорока пяти метров по вертикали, но это был предел моих возможностей, к тому же мы перешли все границы осторожности.
Несмотря на это, через месяц мы снова вернулись в Хенн-Морт. На этот раз было решено спустить Лубана и меня, вооруженных веревочными лестницами, до того места, где я остановился в прошлый раз, и попытаться атаковать следующий колодец.
На этот раз нас было одиннадцать человек (никогда еще наш отряд не был столь многочислен, и мы были полны оптимизма). В веселом настроении мы проделывали почти механически теперь уже хорошо известные маневры. Наши часовые с песнями располагались на различных балконах-постах и приготовлялись ждать нас часиков двадцать. Все шло как по писаному до глубины 220 метров.
Я шел впереди с Дельтейлем и Лубаном, и мы как раз прикрепляли лестницу для спуска в зал озера, когда произошел случай, который Лубан описал в своем дневнике так:
"Вдруг послышался глухой шум... И сразу громкий крик, который прозвучал особенно страшно во мраке, и вслед за тем троекратный призыв: "Помогите!"
Перепрыгивая с камня на камень, я и Кастере оказываемся около раненого товарища. Это Морель. Он лежит, скорчившись, в воде и сдавленно хрипит. Мы осторожно поднимаем его и прислоняем к стене. Он смотрит на нас. Никогда не забуду этого взгляда - в нем ужас, страдание, растерянность. Наконец к нему возвращается дар речи. Тело его не пострадало, голова была защищена каской. Сломана только левая рука. Морель поддерживает ее здоровой рукой, он совершенно подавлен происшедшим, покачивает головой и тихонько стонет.
Исследование прерывается. С этой минуты у нас одна цель, единственное, за что мы должны бороться, - вынести раненого из пещеры. Никакой паники. Каждый остается на своем месте и всем сердцем отдается трудному делу - подъему раненого.
Шок проходит, мужество возвращается к Морелю, и он изо всех сил помогает тем, кто вытягивает его. Первый колодец, тот, в который он упал, уже позади. Теперь мы у основания нового сорокапятиметрового колодца. Большинство из членов нашего отряда поднимается наверх, чтобы обеспечить подъем пострадавшего.
Через несколько минут рядом с нами троими, оставшимися внизу (Морель, Дельтейль и я), падает страхующая веревка. С большими предосторожностями раненого подвели под самую веревочную лестницу, на него надели прочный спасательный пояс. Мы привязываем его. Два свистка. Подъем начинается и резко прекращается: Морель срывается с двухметровой высоты. По счастью, мы были поблизости и смогли подхватить его на лету. Оборвавшаяся веревка заменяется другой. На этот раз Морель хочет попытаться вскарабкаться на лестницу, помогая себе здоровой рукой. Дельтейль привязывает его вторично. Все предусмотрено. Тактика подъема согласована с верхним отрядом при помощи системы сигнализации.
Я вцепился в лестницу, чтобы держать ее натянутой. Дельтейль связан с Морелем веревкой, чтобы тот не крутился над пустотой. Мы ставим Мореля лицом к лестнице. Дельтейль отступает и свистит, свистит изо всех сил. Страхующая веревка натягивается. Подъем начинается. Все выше и выше... Я держу лестницу изо всех сил, сгорбившись под ледяным душем. Сверху слышатся команды: "Вверх!", которые подает Кастере. Морель молчит. Где он может находиться сейчас? На какой высоте? Не знаю. У меня одна-единственная мысль - удержать лестницу, чтобы мой товарищ не раскачивался и не крутился над пустотой".
Лубан был всецело поглощен своей задачей и мыслями о Мореле и не подозревал, что над его головой висел дамоклов меч, не знал, какой опасности он подвергается...
От края колодца неожиданно оторвался и обрушился кусок скалы. Оглушенный Лубан падает без сознания с переломом ключицы и нескольких ребер.
Не будем останавливаться на кошмарных двадцати семи часах, последовавших за этим, которые понадобились нам, чтобы добраться до поверхности земли с нашими двумя ранеными. Они попали в больницу только утром на третий день после того, как мы, полные надежды, спустились в мрачную Хенн-Морт, которая нас жестоко покарала и вышла из поединка с нами победительницей.
Несчастье произошло на том этапе исследования, который мы уже проходили раньше, и в таком месте, которое не представляло особых трудностей. Хорошо еще, что этот двойной несчастный случай произошел здесь, так как, если бы все это случилось на глубине трехсот сорока пяти метров, на дне стометрового колодца, возможно, нам не удалось бы
их спасти.
Во всяком случае, из-за сложившихся обстоятельств (немецкая оккупация Франции) наши попытки исследовать Хенн-Морт на этом закончились и повторные походы стали совершенно невозможными. Кроме того, наш отряд распался. Некоторые из нас перешли испанскую границу, чтобы присоединиться к алжирской армии, другие были депортированы в Германию. Что касается Лубана, то, залечив раны, он стал проводником партизан (маки), находившихся недалеко от Хенн-Морт, в том же массиве Арба, который он знал, как никто другой.
Я в это время находился в Париже и провел в Саль-Плейель конференцию, посвященную Хенн-Морт. Это произошло в тот же вечер, что и бомбардировка квартала Шапель - самая жестокая бомбардировка Парижа за всю войну. В конце моего доклада я сказал (позволю себе полностью привести заключительную часть своего выступления):
"Вернемся ли мы в Хенн-Морт? Многие задавали этот вопрос, и многие были готовы поддерживать, критиковать или ругать нас в зависимости от нашего ответа и своей точки зрения и темперамента.
У нас по этому поводу никогда не возникало сомнений, или, вернее, ответ на этот вопрос дали Морель и Лубан через какой-нибудь час после случившегося с ними несчастья, сказав, что они снова пойдут на приступ! Они заявили это сами, без бахвальства, но со смутным ощущением, что их несправедливо обошли, остановили на пути к осуществлению задуманного.
И они вернутся, потому что человек отважен, и ни одна пядь нашей планеты не должна остаться неизвестной ему, где бы она ни была - на вершинах самых высоких гор, где человеку почти нечем дышать, но куда ему удалось взобраться; среди полярных льдов или в знойной пустыне, где почти невозможно выжить, но через которые он прошел; на дне океана или в глубине пропастей земли, никем еще не исследованных и из которых - кто знает - удастся ли выбраться живым.
И потому исследования будут возобновлены. Эта огромная пропасть откроет секреты своих страшных глубин только отряду спелеологов закаленных, тренированных и гораздо лучше снабженных и снаряженных, чем были мы, ибо в наше трудное время ничего невозможно достать - ни одного метра веревок, ни куска прорезиненной ткани, ни одной электрической батареи. Понадобится очень много веревок и лестниц, непромокаемого снаряжения, водонепроницаемых электрических ламп и, кроме того, полевой телефон.
При соблюдении всех этих предосторожностей, при соответствующем оборудовании, благодаря приобретенному нами опыту в результате спуска на четырехсотметровую глубину пропасть Хенн-Морт откроет свои секреты и будет побеждена".
После конференции у меня состоялась встреча с моими коллегами из Парижского спелеоклуба, президент которого химик Феликс Тромб сам был родом из Пиренеев и хорошо знал массив Арба. Было условлено, что после войны исследование Хенн-Морт возобновится, причем с лучшими средствами, необходимыми для того, чтобы достичь самого дна такой пропасти.
И вот спелеологи вновь появились у пропасти Хенн-Морт в 1546 году. Парижский спелеоклуб направил туда мощный отряд, усиленный пиренейским отрядом в составе трех человек - Лубана, Дельтейля и Касторе.
Число и квалификация парижских спелеологов, обилие и качество снаряжения позволяли надеяться на лучшее, но проведению операции помешала плохая погода. Проливные дожди усилили подземные водопады, и спуститься ниже отметки двухсот пятидесяти метров не удалось, так как большой стометровый колодец был полностью закрыт пенящимся водопадом.
Все же парижане смогли познакомиться с пропастью, оценить ее значение и трудности и соответствующим образом подготовиться к кампании следующего года.
Летом 1947 года можно было порадоваться образцовой организации, если не сказать - настоящей мобилизации, так как кроме лучших из лучших членов Парижского спелеоклуба Феликсу Тромбу удалось заинтересовать нашей экспедицией еще и армию.
Впервые военные поддержали спелеологов и приняли участие в подземных исследованиях.
Генерал Бержерон, командующий пятым военным округом (Тулуза), обеспечил всестороннее содействие всех частей, находящихся под его командованием, и лично координировал основные направления, по которым армия оказывала поддержку исследованию, продолжавшемуся с 20 августа по 4 сентября 1947 года.
Согласно плану, был образован отряд для помощи спелеологам при спуске в различные колодцы до отметки двухсот пятидесяти метров. В этот отряд были собраны добровольцы, прошедшие предварительную подготовку в пропастях Страны Басков.
Насколько участие армии было значительным, можно судить по следующим фактам. Около 80% всей организации на поверхности армия взяла на себя (палатки, разбивка лагеря и т. д.). Кроме того, армия предоставила все средства транспорта (грузовики, джипы, горючее, двадцать пять мулов). На высоту 1300 метров было поднято около шести тонн груза. Армия же обеспечила радио- и телефонную связь между деревней Арба и лагерем на поверхности, расположенным в горах, между этим лагерем и входом в пропасть и от края пропасти вниз до отметки двухсот пятидесяти метров.
Армия предоставила в наше распоряжение кондиционированные индивидуальные рационы "К" для питания спелеологов во время пребывания под землей, комбинезоны, резиновые сапоги, каски, карбидные лампы и палатки.
"Подземный отряд", состоящий из двадцати двух человек, из которых пятеро были военными, должен был достичь зала, расположенного на глубине двухсот пятидесяти метров, и разбить там лагерь из трех больших палаток.
Этим сенсационным нововведением, о котором в то время многие спорили, включая и участников экспедиции, мы обязаны Феликсу Тромбу, и оно оказалось первой ласточкой, так как с тех пор во всех крупных спелеологических экспедициях под землей устраивают подобные лагеря.
Такие приготовления, такой невиданный размах привлекли к самому краю пропасти толпу журналистов, фотографов, кинохроникеров. Это тоже было новшеством. Впервые пресса заинтересовалась подземными исследованиями и посвящала им ежедневно целые репортажи под крупными заголовками.
Пиренейский отряд пополнился еще двумя выдающимися членами - к нам присоединились Бейлак из Тулузы и аббат Катала, с которым мне на следующий год пришлось пережить удивительные часы в гигантской пещере Од. Что касается нас троих - Дельтейля, Лубана и меня, - то можно сказать, что мы грезили наяву. Мы глазам своим не верили, когда глядели на преобразования, происходящие в пропасти и на подступах к ней: мулы, бредущие по лесу по дороге между деревней Арба и лагерем на поверхности, по тем самым местам, по которым нам приходилось с большим трудом, еле-еле двигаясь, переносить тяжести на собственных спинах; группа электриков, расположившаяся у входа в Хенн-Морт, чтобы освещать подступы к пропасти там, где мы во время наших прошлых ночных походов пробирались в полной темноте; уютные палатки, установленные на глубине двухсот пятидесяти метров в зале Озера, который мы раньше достигали только во враждебной атмосфере огромной злой пропасти. Все эти благие перемены казались нам волшебством.
Но неожиданности еще не окончились даже тогда, когда Тромб и Дреско вытащили из многочисленных мешков, доставленных в подземный лагерь, части лебедки и крана, установленного на краю стометрового каскада, и нас пригласили сесть в крохотную люльку подъемника с металлическим щитом, предназначенным для защиты от ярости водопада и падающих камней.
Нас поджидали еще один сюрприз и радостное переживание. В этом неправдоподобном подземном убежище, где царили оглушительный шум водопада и лихорадочное оживление спелеологов, мы увидели, что аббат Катала в полном облачении священника, которое он вынул из своего мешка, собирается отслужить мессу на выступе скалы. Вся эта подготовка и образцовая организация (начиная с военных грузовиков, которые доставили снаряжение от самой Тулузы, и до мешков со съестными припасами и материалами, которые поступили в подземный лагерь, скользя по подвесной канатной дороге), все эти великолепно согласованные и координированные действия завершились тем, что 31 августа в одиннадцать часов утра начался спуск в колодец штурмового отряда.
В штурмовой отряд входили три пиренейца и три парижанина, то есть трое пионеров Хенн-Морт и трое бывших здесь впервые. Дельтейль вместе со мной и с Лубаном должен был составить "самую штурмовую группу", но он был ранен при падении в колодец у отметки ста восьмидесяти метров, и его пришлось заменить тулузцем Бейлаком.
Тромб с полным основанием решил, что к самому страшному водопаду можно подступиться лишь с помощью лебедки и защитного приспособления его изобретения, известного под названием "китайская шляпа". Он не хотел взять на себя ответственность, спуская людей просто по стометровой лестнице под потоками воды и обломками скалы, которые в любую минуту могли посыпаться в гигантский вертикальный колодец в результате произведенных маневров. Он был совершенно прав, так как отряд, промокший насквозь и проделавший такой труднейший путь, вероятно, не нашел бы в себе сил для дальнейшего исследования.
К несчастью, лебедка, погнутая от сильных ударов при спуске в несколько колодцев, работала плохо и послужила причиной нескольких неприятных случаев и бесчисленных задержек при спуске и подъеме штурмового отряда. Тем не менее я достиг дна большого колодца почти сухим. Это было то самое место, куда я добрался в 1943 году совершенно промокшим и оглушенным водопадом.
Я радовался от души, спуская электроновую лестницу в нижележащий колодец, в который в прошлый раз мне удалось только заглянуть и в который теперь я спустился. За мной последовал Лубан, тоже трепещущий от радости, приговаривая, что должен взять реванш у Хенн-Морт, которая так плохо обошлась с ним четыре года назад.
Остальные члены отряда остались ждать нас у гигантского каскада, еще двенадцать человек находились в резерве, готовые поддержать нас или сменить. Тем временем мы спускаемся все ниже и ниже, минуем ряд колодцев, расположенных друг над другом, и наконец достигаем места, где каскады образуют почти горизонтально текущий извилистый поток, в который мы вошли и погрузились. Лубан - до пояса, я - почти до подмышек! На нас были водонепроницаемые комбинезоны, но они порвались во время трудного спуска и различных маневров, которые нам пришлось проделать, поэтому мы сильно продрогли в воде с температурой четыре градуса.
За одним из поворотов речки Серпантинки, как мы ее назвали, нас постигло разочарование, можно сказать, шок: мы наткнулись на непреодолимое препятствие - полный сифон остановил нас. Мы достигли дна пропасти Хенн-Морт, исследование которой начали семь лет назад.
Лубан взял-таки реванш и покорил пропасть. Я же в августе 1947 года смог достойно отметить свое пятидесятилетие: ведь мы побывали на дне самой глубокой пропасти Франции, на глубине четырехсот сорока шести метров[34].
Я был счастлив, что нахожусь здесь сейчас со своим учеником, ставшим моим вторым "я". Не часто приходится вот так в одиннадцать часов вечера находиться на дне такой пропасти, стоя по пояс в воде и дрожа от холода. Мы скрепили нашу победу и эту удивительную минуту братскими объятиями.
Празднуя нашу личную победу, что можно было бы посчитать эгоизмом с нашей стороны, мы все же ни на минуту не забывали о самоотверженных участниках экспедиции и о выпавших на их долю трудностях. Но тот факт, что исследование закончили именно мы двое, начав его семь лет назад, невольно возвращал нас к воспоминаниям об этом начале, таком скромном и таком далеком от сегодняшней окончательной победы, и мы ликовали от души.
Все, что подобает сказать в заключение по этому поводу, мы скажем словами Феликса Тромба, начальника нашей экспедиции, написавшего книгу "Тайна Хенн-Морт":
"Когда экспедиция удалась, когда она увенчалась полнейшим успехом, что может быть приятнее для тех, кто потребовал от других больших и часто безвестных усилий, чем выразить им свою благодарность?
В течение трех лет Кастере вместе с отважной командой боролся за Хенн-Морт. Им пришлось временно отступить перед лицом совершенно непреодолимых трудностей. Потом сюда пришел Парижский спелеоклуб вместе с Кастере и участниками первых исследований, пожелавшими тоже присоединиться.
Неудача 1946 года показала всю трудность задуманного предприятия. Вся группа полностью отдала свои силы единой цели - добиться успеха. Размах экспедиции к этому времени при содействии армии принял такие размеры, что личным стремлениям отдельных людей пришлось отступить.
Надо было направлять, организовывать, следить за выполнением решений, выработанных совместно, и случилось так, что для этой миссии выбрали меня.
Армия обеспечила нам великолепно организованный транспорт, лагеря и многое другое. Множество людей, гражданских и военных, взяло на себя неблагодарные обязанности отряда поверхности, запасного отряда, и именно их роль оказалась решающей.
Что сказать в заключение о достигнутых результатах? Справедливо, думается, приписать все заслуги группе в целом, никого в особенности не выделяя.
Усилия армии, усилия спелеоклуба, усилия Норбера Кастере и всех членов его команды заслуживают того, чтобы их вспоминали совместно.
Каждый из них может гордиться участием в экспедиции, внесшей во все области спелеологии - спортивной и научной - решающий вклад. Каждый из них может испытывать моральное удовлетворение от того, что он внес также свой личный вклад, обеспечивая безопасность тех, кому удалось в конце концов без единого несчастного случая покорить такую пропасть, как Хенн-Морт".

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
ПО СЛЕДАМ ПЕЩЕРНОГО ЧЕЛОВЕКА В ГРОТЕ АЛДЕН
Я не ставил перед собой задачу дать в воспоминаниях полный отчет о результатах всех научных исследований и наблюдений, полученных каждым из участников экспедиции в Хенн-Морт по его специальности.
Поэтому вся экспедиция может показаться чисто спортивным и довольно бесполезным мероприятием, направленным исключительно на установление рекорда, но это далеко не так.
Конечно, нельзя отрицать, что спортивные факторы - опасность и жажда приключений - были достаточно широко представлены при исследовании этой зловещей пропасти, но спелеология включает в себя разнообразнейшие отрасли, и в той области, которая априорно может показаться скучной и однообразной, таится для специалиста много неожиданностей и бесчисленные темы для изучения.
Через год после нашего последнего спуска в Хенн-Морт я получил от аббата Катала весточку, побудившую меня срочно поехать в его приход Кастельно д'Од. Он также пригласил нашего общего друга Луи Мерока, сменившего графа Бегуена на кафедре первобытной истории в Тулузе, с которым я неоднократно посещал пещеры и места раскопок в Комминже. Аббат Доминик Катала, первоклассный спелеолог,  участник  последнего  исследования  в Хенн-Морт, в одиночку исследовал пещеры в своем районе на границе Од и Эроль и только что открыл нижний этаж пещеры Алден, никому ранее не известный. Там он обнаружил настолько волнующие вещи, что пригласил Мерока и меня в качестве арбитров. Он приехал встретить нас на вокзал Лезиньян-Корбиер, куда мы прибыли экспрессом Бордо - Марсель.
В своем автомобиле он провез нас через виноградники и оливковые рощи Минервуа, потом повел машину вверх по южному склону Монтань Нуар, затем мы еще немного проехали по ухабистой дороге, идущей через пустошь, и остановились на краю глубокого рва: дальше под ногами просто не было земли. Ущелье Цесс - классический известняковый каньон, по которому течет лишь капризная пересыхающая речка, - таит на своих крутых, изъеденных эрозией [35]склонах множество пещер, среди них есть еще не открытые.
По крутым тропкам и живописным карнизам аббат Катала привел нас к входу в грот Алден - одну из самых широко известных пещер. Ее известность связана с тем, что в течение полувека в ней добывали фосфориты. За пятьдесят лет в Алдене было добыто примерно шестьдесят тысяч кубических метров фосфоритов, и в них было обнаружено баснословное количество останков животных (медведей, гиен, носорогов и других животных), живших в доисторическое время.
После краткой передышки под величественным сводом мы спускаемся под землю и быстро проходим широкую галерею, в которой еще видны следы земляных работ, относящихся ко времени добычи здесь фосфоритов, и в которой, конечно, бесполезно искать колонны и сталактиты: их здесь вообще нет.
Но мы приехали не для того, чтобы любоваться обычными подземными красотами. Аббат ведет нас дальше и останавливается перед очень небольшим отверстием, проделанным в цельной породе в виде уходящей вниз норы, из которой идет сильный поток холодного воздуха.
В прошлый раз Катала проник сюда, правда, с большим трудом и не без риска. Ему удалось спуститься на глубину двадцать метров в опасную расселину, и он оказался в нижнем, совершенно неизвестном этаже пещеры, о существовании которого никто не подозревал. Он прошел более километра по сложным ходам и, конечно, вышел бы, никому не рассказав о своих исследованиях, как это всегда бывало раньше при посещении им многих других пещер. Но на этот раз его усилия и настойчивость были вознаграждены сенсационным открытием, самым потрясающим из всего, что можно было вообразить. Вполне естественно, это побудило его отказаться от обычной замкнутости и пригласить нас.
Не без труда преодолев узкую лазейку и спустившись при помощи электроновой лестницы в очень неприятный колодец, мы трое пошли по извилистому горизонтальному ходу. Все наше внимание было направлено на земляной пол, и мы двигались вперед, наклонившись, внимательные, как индейцы племени сиу, идущие по следу дичи.
Мы и в самом деле ищем следы и вскоре находим их: на глине отпечатались следы гиены, лапы которой похожи на лапы большой собаки. Затем след становится менее четким, так как здесь прошло множество животных, их следы перепутались и наложились друг на друга.
Время от времени попадаются кости медведя, но редко и на большом расстоянии друг от друга. Здесь логово гиен, а известно, что эти животные крайне прожорливы и, не удовлетворяясь трупами добытых животных, они дробят своими чрезвычайно крепкими зубами и заглатывают кости даже крупных млекопитающих.
Известно также, что их желудочный сок способен растворять и усваивать кости, которые выделяются потом в виде капролитов. Эти белые капролиты не поддаются разрушению благодаря высокому содержанию карбоната (из переваренных костей). Они встречаются в гроте Алден в большом количестве. Мы не только нашли их, но даже сфотографировали там, где они лежат, точно гиены только что были здесь. Медведи, отдельные кости которых мы иногда встречаем, попадали в эту пещеру не только как добыча гиен. Они тоже заходили сюда, о чем свидетельствуют следы их огромных лап на земле и бесчисленные следы когтей на каменных стенах, изборожденных так густо и глубоко, что, несмотря на прошедшие тысячелетия, невольно представляешь себе, какой должна была быть в те времена встреча слабого человека с этим свирепым зверем.
Мы исследуем стены и почву и доходим до глинистого склона высотой в двенадцать- пятнадцать метров. Мы тут же окрестили его "горкой диких зверей" - настолько этот спуск утоптан, изрыт и исцарапан медведями и гиенами, которые скользили, цеплялись и пытались удержаться на мокром глинистом склоне. Создается впечатление, что эти места посещали целые полчища животных, и невольно задаешь себе вопрос: не катались ли эти звери просто для собственного удовольствия, поскольку известно пристрастие медведей к такого рода упражнениям?
Кроме того, встает вопрос, на который очень хочется найти ответ: что служило гиенам и медведям ориентиром и как они находили дорогу в полнейшей темноте в лабиринтах этой громадной глубокой пещеры?
Можно предположить, что медведи, скелеты которых находят под землей, не сбились с дороги, они жили здесь и производили потомство, о чем свидетельствуют берлоги, или медвежьи лежки, во множестве встречающиеся в пещере Алден. Лежки выглядят как воронки примерно двух метров в диаметре при глубине пятьдесят - шестьдесят сантиметров. Звери ворочались в них и лежали свернувшись; воронки становились все круглее, стены и края сглаживались, ямы приобретали жилой вид, характерный налет. В этих ямах часто можно заметить места, залоснившиеся от трения меха, и даже бороздки - следы шерсти. Эти детали могут показаться неправдоподобными и вызвать насмешку скептиков, но они не удивят специалистов и тех, кто знаком с доисторическим периодом и знает, как хорошо все сохраняется в пещерах и до какой степени глина способна запечатлеть и сохранить с удивительной точностью такие детали, которые кажутся хрупкими и мимолетными.
Однако сюрпризы еще не исчерпаны, и пещера Алден припасла для нас еще много удивительных открытий и ярких переживаний. Проводник приводит нас в обширный бесконечный коридор, мы двигаемся гуськом за аббатом. Он наконец замедляет шаг, по-видимому, колеблется, останавливается, идет немного дальше, наклоняется к земле, внезапно отходит в сторону и, протянув руку, указывает на что-то.
- Вот, - говорит он вполголоса.
И мы с Мероком прирастаем к месту, любопытные и молчаливые, я бы сказал, преисполненные почтения, так как именно это чувство больше всего соответствует представшему перед нашими глазами потрясающему зрелищу. Глиняный пол сохранил в полной неприкосновенности - мы можем их легко различить - многочисленные следы босых ног наших далеких предков, которые прошли здесь (тщательное и убедительное исследование подтвердило это) двадцать тысяч лет назад!
До сих пор удавалось найти следы первобытного человека только в очень редких случаях, причем эти следы довольно плохо сохранились в таких пещерах, как Тюк д’Одубер и Нио (Арьеж), Кабрерэт (Лот) и Монтеспан, тогда как в Алдене количество и четкость этих удивительных отпечатков не идет с ними ни в какое сравнение.
Здесь так же, как и на "горке диких зверей", больше всего поражает свежий вид следов, кажущихся совсем недавними, но это характерная особенность любых отпечатков на глине. Некоторые отпечатки, свидетельствующие о подлинности остальных, совершенно отвердели и покрылись слоем извести, превратившей их в камень, так что на них можно наступать, не боясь их попортить.
Мы не совершаем подобного святотатства и идем с величайшей осторожностью друг за другом, ставя ногу след в след, чтобы оставить не более одного современного следа.
После первых минут раздумья начинаем измерять и разглядывать отпечатки с рулеткой и лупой в руках. В результате осмотра обнаруживаем, что перед нами пять следов различных размеров - от восемнадцати до двадцати пяти сантиметров длиной, что соответствует размерам обуви от двадцать седьмого до тридцать девятого, так что маленькая нога, без сомнения, принадлежала ребенку, причем по величине следа в восемнадцать сантиметров можно полагать, что это был ребенок лет семи.
Не вдаваясь в излишние технические подробности, все же следует сказать, что следы в Алдене мало чем отличаются от следа современного человека. Большой палец несколько расплющен, как у всех людей, ходящих босиком, а что касается остальных четырех пальцев, то они подогнуты, и последний несколько атрофирован, как и у людей, живущих теперь. Люди, пришедшие в Алден, не были ни косолапыми, ни кривоногими, и ступни их имели высокий свод. Что касается длины шагов (примерно пятьдесят сантиметров), то она невелика, что может объясняться малым ростом людей или тем, что они шли по скользкой земле в темноте пещеры, по всей вероятности, при очень скудном освещении.
На глинистой почве люди оступались и скользили, и глина преданно приняла и сохранила их отпечатки... В одном месте можно заметить, как вся стопа соскользнула вбок на полметра, в другом - очень четкую борозду длиной сорок сантиметров, прочерченную большим пальцем ноги. Видны также глубокие отпечатки согнутых пальцев ног без следов подошвы. Значит, здесь шли на носках, чтобы лучше удержаться и не скользить.
Одна деталь просто пленила нас, такой она была живой. Палка, служившая посохом одному из шедших, отпечаталась на глине во всю длину. Сбоку, параллельно следу палки, виден след подошвы, причем пальцы отпечатались сбоку. Глина зарегистрировала и позволила точно воспроизвести сцену: человек выронил палку, наклонился, чтобы поднять ее, но для этого ему пришлось согнуть ступню, пятка оторвалась от земли, колено согнулось и тяжесть всего тела пришлась на одни пальцы, которые глубоко ушли в глину...
Какое странное ощущение, когда можешь с такой уверенностью восстановить это мимолетное движение, этот неверный шаг, сделанный столько тысячелетий назад!
Однако неожиданности и волнения не исчерпаны, так как там, где потолок "галереи шагов" опускается все ниже и ниже, мы замечаем, что дальше наши предки продвигались ползком. Здесь мы находим отпечатки рук, локтей и колен людей, пробиравшихся под низкий свод, куда, к сожалению, мы не можем проникнуть, не разрушив эти следы, единственные в своем роде на всем земном шаре. Их даже невозможно сфотографировать: слишком низко нависает потолок.
Надо еще сказать, что время от времени мы видим черные следы в виде полос на каменных стенах на высоте несколько более метра. Эти следы нанесены древесным углем, мелкие кусочки которого валяются на земле прямо под черными полосами, представляющими собой следы факелов, которые терли об стену, когда они обугливались и дымили, чтобы снять нагар и оживить их.
Нет ничего удивительного, что полосы сохранились: древесный уголь находят в большом количестве даже в самых древних очагах. Результаты анализа на углерод-14 показали, что факел был сделан из можжевельника (смолистое дерево, очень подходящее для факелов) и что ему приблизительно 20 000 лет. Исследования показали также, что отпечатки следов человека в пещере Алден древнее, чем следы животных (медведей и гиен), а это подтверждает предположение, что люди принадлежали к ориньякской эпохе[36].
К несчастью, в этом гроте не удалось найти никаких предметов (обработанные кремни, примитивное оружие, изделия из кости), а также никаких наскальных рисунков, которые позволили бы определить более точные даты[37].
Что касается доступа в этот нижний этаж в доисторические времена, то он осуществлялся не через узкую лазейку в вертикальный колодец (первый человек, прошедший таким путем, был аббат Катала), а через более удобный низкий ход, теперь заваленный обвалом, в который упирается "галерея шагов".
Именно этот обвал, эта образовавшаяся пробка, безусловно относящаяся к очень отдаленной эпохе, опечатала и сохранила здесь следы медведей, гиен и людей. И только такое редкое стечение обстоятельств позволило все это законсервировать и сберечь.
Лишь такой инициативный и подготовленный исследователь-спелеолог, как аббат Катала, смог, пробравшись очень трудным путем, проникнуть в нижнюю пещеру, где все спало глубоким сном в течение двухсот веков. 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
ЛЕДЯНЫЕ ПЕЩЕРЫ МАССИВА МАРБОРЕ
Может быть, читатель помнит, что в 1926 году во время похода в ледяной грот Кастере я проник во второй ледяной грот, но не смог его исследовать ввиду недостатка времени, отсутствия снаряжения и потому, что жена моя в это время отдыхала и ждала меня у входа в грот Кастере, который мы только что прошли насквозь.
Возможно, что читатель не забыл также, что мы собрались как можно скорее вернуться в массив Марборе и продолжить исследование этой второй ледяной пещеры, расположенной на высоте 3000 метров над уровнем моря.
Но на пути к осуществлению наших планов стало очень много препятствий. Все последующие годы я был занят всевозможными исследованиями и работал в других местах.
Сначала мне пришлось выполнять работы по приглашению в различных странах, а потом произошли такие катастрофические события, как гражданская война в Испании, закрывшая надолго франко-испанскую границу, затем Вторая мировая война и все связанные с ней потрясения. По всем этим причинам я смог вернуться в Марборе лишь четверть века спустя, то есть в 1950 году.
В июле этого года я вышел из маленькой деревеньки Гаварни и направился по дороге к цирку. Увы, со мной не было моей жены, которая скончалась за десять лет до того, но все же я был не один. За мной следом шли две девушки, согнувшиеся под тяжестью огромных горных рюкзаков, - мои две старшие дочери, Мод и Жильберта, которым было около двадцати лет, то есть столько же, сколько было их матери в то время, когда мы с ней открыли грот Кастере. Они следовали за мной по фирну у Бреши Роланда.
Ограничения, которые я сам на себя наложил, принимаясь за книгу, позволяют мне говорить лишь о самых важных этапах моих исследований, не останавливаясь ни на чем второстепенном, и я ничего не рассказал о том, сколько сил посвятил воспитанию детей и как руководил их первыми шагами. С четырех-пяти лет они ходили и ползали за мной по пещерам, так как, будучи "ненормальным отцом", как меня иногда величали, я брал их с собой под землю, к их величайшему удовольствию и пользе. Таким образом они с самого детства учились выпутываться из затруднений, не бояться темноты и любоваться подземными красотами. Благодаря такому раннему обучению и, конечно, также двусторонне отягощенной в этом отношении наследственности мои дети в очень юном возрасте стали спелеологами, делающими мне честь, и на них я мог положиться.
В шестнадцать лет Рауль уже принимал участие в весьма сложных спусках в Хенн-Морт. В этом же возрасте Мод и Жильберта без устали исследовали трудные пропасти и подземные реки и показали себя достойными своей матери.
Давно они мечтали познакомиться с этой странной ледяной пещерой - фотом Кастере, - о которой слышали с детства и видели множество фотографий. Но им не хватало главного - самим побывать в открытой мной пещере. Именно для этого мы теперь поднялись к Бреши Роланда в такой же поздний час, как тогда.
Мы переночевали на том же месте, как и в 1926 году, и на следующий день с рассветом отправились к гроту их мечты.
По пути я спрашивал себя, какова будет их реакция, когда они увидят таинственный широкий тридцатиметровый свод и подземное ледяное озеро.
Реакция была великолепной: воодушевление, нечто вроде исследовательской лихорадки, заставило их быстро пересечь ледяное озеро и исчезнуть в боковых залах. Вероятно, они пытались найти ходы, которые мы тогда прозевали.
Я же, пересекая озеро, остановился и мысленно перенесся на четверть века назад, когда под этими сводами звучал красивый -мелодичный голос моей верной подруги. И вдруг я почувствовал себя очень старым, и меня охватила острая тоска при этих воспоминаниях, но в то же время я чувствовал себя умиротворенным оттого, что вновь пришел в это место, бывшее свидетелем нашей былой жизни, и привел сюда своих дочерей как на паломничество... Как и во многих других пещерах, мне на миг показалось, что я ощущаю нежный и легкий призрак моей жены, идущей рядом со мной, как в те былые времена, когда мы оба, молодые и сильные, шли в неизвестность этого подземного ледника.
Но вот из соседнего зала появился вполне реальный силуэт моей дочери Мод, вошедшей в большую пещеру. Она пересекла ее, дошла до стены. Вот она нагибается и хочет влезть в какую-то горизонтальную трещину. Лежа животом на льду, она тщетно пытается протиснуться в эту неправдоподобную лазейку. Я приближаюсь к ней и пытаюсь умерить ее пыл, говоря, что там ничего не может быть, кроме совершенно неинтересного тупика.
Мои девочки приняли свою роль всерьез: Жильберта еще не вернулась с рекогносцировки, а Мод пытается форсировать узкую щель. Я вижу, как она задвигалась сильнее и сначала медленно, потом все быстрее начала исчезать в трещине, так что я подскочил к ней, чтобы схватить ее за ноги и задержать скольжение, показавшееся мне подозрительным. Мое беспокойство оказалось оправданным, так как за очень низким сводом открывался вертикальный колодец, который затягивал Мод и в который она могла вот-вот свалиться.
Ранее мы не подозревали о существовании этой пропасти. Через месяц мы вернулись с электроновой лестницей, позволившей нам спуститься в нее и полюбоваться нижним этажом, целиком покрытым льдом, и фантастической ледяной стеной, которую мы назвали Ледяной Ниагарой.
Оказалось, что Мод и Жильберта не зря продолжили исследование пещеры, которую, как я думал, мы полностью разведали с женой. Но, как я лишний раз убедился, под землей никогда не может быть полной уверенности, что ты действительно все заметил.
Впереди нас поджидало еще интересное открытие: когда мы в конце концов полностью изучили второй грот, в который я с трудом проник в 1926 году, то открыли около него множество других, один прекраснее и интереснее другого. Эти пять подземных ледников были названы нами гротом Серн (однажды мы встретили здесь серн). Мы провели незабываемые исследования в этих гротах. Наш смешанный отряд, состоящий из одного мужчины и двух девочек, конечно, был слишком слаб, чтобы перенести с собой на такую высоту тяжелые и громоздкие материалы (лестницы, веревки, лампы, железные скобы, продовольствие, спальные мешки и т. д.). Нам приходилось довольствоваться очень скромными средствами, что усиливало опасность исследований.
Позже отряды по пятнадцать-двадцать спелеологов, привлеченных нашими открытиями, организовывали горные лагеря в испанском массиве Марборе и экспедиции по всем правилам с целью отыскать и исследовать в нем другие подземные полости.
Наши исследования ледяных пещер были сопряжены с большой опасностью из-за скрытых пропастей, крутых скатов, застывших водопадов, подъем и спуск с которых очень труден.
Длительное пребывание при температурах всегда ниже нуля под мощными потоками воздуха делало особенно мучительными наши исследования. Ночевки под открытым небом из-за отсутствия палатки, тащить которую нам было слишком тяжело, также очень неудобны и плохо восстанавливали силы.
Как бы там ни было, но подземные потоки, превратившиеся в вечный лед, представляют незабываемое зрелище - одно из самых редких и причудливых на земле. В недрах гигантских пиков, где нам посчастливилось открыть ледяной грот, расположенный на самой большой высоте над уровнем моря из всех известных ледяных гротов на земном шаре[38], все - покой и волнение - застыло в вечной неподвижности. Лишь ледяной ветер мрачно воет в этих пещерах и оживляет одиночество высоких грозных сводов, под которые никогда никто не проникал и под которыми ничто живое не может надолго задерживаться, не поплатившись за это жизнью.

далее>>