Татьяна Немченко
	ВОСПОМИНАНИЯ ОБ А. И. МОРОЗОВЕ Опубликовано: "Свет" №1(35), 2009, c.54-57.

В 2000 году Андрей Владимирович Пильский предложил учредить медаль имени выдающегося спелеолога Александра Игоревича Морозова, которую предполагалось вручать за самые значительные успехи в исследовании и изучении пещер. Я сразу же его поддержала.

xхх

Когда мы познакомились, Саше было сорок лет. Он показался мне совсем старым человеком. Я даже растерялась (мне было девятнадцать) и не знала, как себя держать, но в конце-концов остановилась на том, что "старших надо уважать", и этот первозданный постулат навсегда установился в основе моего к нему отношения. Саша не имел на меня никакого влияния, он существовал как будто бы в параллельном мире. Его полная фигура словно бы располагалась за стеклом, и в отдалении перспективы я наблюдала за ним без малейшей реакции. Он был вне сферы моих отношений со Снежной, но всегда где-то рядом, находясь, как и я, в поле притяжения этого магического объекта.

Как я могла к нему относиться?

При звуке его имени перед моим мысленным взором появляется его усталое бесцветное лицо. Сверху - съехавшая на бок каска. Вокруг - пещерные декорации, серые в слабом освещении. "Опять погас", - бормочет Саша и как-то нелепо крутит в руках цилиндрический корпус с батарейками. Корпус соединяется толстым кабелем с фарой, закрепленной на каске. Саша трясет и колотит корпус, снимает каску, демонстрирует разные ракурсы огромной конструкции и, в конце концов, с отрешенным видом неподвижно замирает на камне.

Так случалось, что у Саши часто что-нибудь происходило: ломался фонарь, рвался мешок, "терялся" ход. В первый раз, услышав слабый оклик, я сразу же, в стремлении помочь, бросилась назад, отметив с удивлением, что Данила, мой напарник и давний Сашин друг, и бровью не повел. Когда же нелепые ситуации стали повторяться, я выбрала тот же стереотип поведения. Мы оба делали вид, что ничего не происходит, и никогда не обсуждали эти происшествия.

ххх

Впервые о Снежной я услышала в 1977 на Алеке, будучи курсантом всесоюзной спелеошколы. "..."дикари" прошли Пятый завал", - обрывок фразы проплыл где-то рядом, но какова была интонация! С придыханием и восхищением. Это было открытие: мир пещер не ограничивался Алеком, оказывается, существовало еще кое-что сногсшибательное.

В Москве я зачарованно слушала Мишеля (Коротаева). Он пересказывал услышанное. О бурной реке, паводках, огромных завалах и жутких каменных осыпях. В ответ на мой немой вопрос он снисходительно рассмеялся: "Даже не мечтай, это для суровых мужиков".

Спустя полгода я держала в руках письмо. Данила (Усиков) - один из тех самых "дикарей", с которым я познакомилась случайно, - писал, что время экспедиции неудобное - сентябрь, сроки длинные - больше месяца, он не смог найти напарника и приглашает меня занять вакантное место. Груз частично уже лежит в Галерее на трехстах метрах глубины. Все остальное мы забросим ходками к пещере и спустим вниз. Помогать на заброске будет Сева (Ещенко). Потом он уедет, подойдут Саша (Морозов) и Виктор (Кондратьев). Работать будем вчетвером.

Номер Сашиного телефона я выучила мгновенно. Я звонила по нему несметное количество раз, и в течение почти двух недель каждое утро появлялась на Волхонке в огромной, казавшейся мне очень запущенной коммуналке. Мы уезжали в середине августа, и это был наш "штаб". Подход к пещеролазанию, который мне предлагалось разделить, отличался от того, что я видела ранее, но был близок моим внутренним представлениям о том, что и как надо делать. Мне также нравилось, что мои новые знакомые образованы, эрудированы, серьёзно относятся к подготовке экспедиции и спелеология - их страсть.

В нашей экспедиции царила атмосфера полной личной свободы и абсолютной ответственности за свои поступки. Никто не ставил никаких целей и задач, никто не командовал. Все были горды и независимы. Но априори было очень жесткое требование гарантии безопасности. Действия каждого должны были быть продуманы и рассчитаны. Считалось, что следует спокойно и непринужденно делать только то, что можешь и умеешь делать. Ни о какой работе на пределе возможностей не могло быть и речи.

Забросились мы в пять ходок. После акклиматизации я чувствовала себя в Снежной как в собственной квартире. Мне было все равно: лезть по лестнице вверх или вниз, бежать или ползти, с грузом или без. По молодости я все делала на одном дыхании и с энтузиазмом, и вряд ли понимала, что Саше, уже немолодому человеку, подобные физические нагрузки даются тяжело.

К приезду Саши и Виктора сорок мешков над Предколодцем (это на четверых!) были готовы к спуску. Революция материалов, перевернувшая спелеологию и подарившая нам легкую и удобную одежду, освещение, предметы быта и пластиковые водонепроницаемые бутылки, только маячила где-то далеко за горизонтом. Не было даже не мокнущих стелек. Мои личные вещи, например, занимали почти два мешка и, помимо прочего, содержали два ватных спальника, тяжелый надувной резиновый матрац и пробковую подстилку.

Наш подземный быт, по нынешним меркам, был по-настоящему экстремальным. Руки - всегда воспалены, шерсть - мокра, в гидру нельзя было влезть без содрогания, из батареек в картонных обертках через несколько часов начинал вытекать липкий раствор, зазеваешься - сиди потом, чисти корпус. Пища готовилась на огне сухого горючего. Таблетки надо было правильно расположить, и пламя не должно было быть сильным, иначе появлялся ужасный запах гексы. Таблетка сгорела - подкладывай новую. Быстро высушить одежду было невозможно. На сушку и приготовление пищи уходило слишком много времени, наши подземные "сутки" растягивались. Поэтому выходы были очень длинными, работали иногда и по 20, и по 24 часа кряду, после чего сутки сушились и отсыпались. Но у каждого времени свой быт. Для нас он был привычным.

Мы ушли вниз с лагерем. Была осень, риск попасть в паводок был огромный, поэтому протянули телефонную линию. К концу экспедиции должен был подойти Валя (Беляев), пока же на поверхности не было никого из людей, а телефониста заменял электронный наблюдатель. Его придумал Данила. Это была большая водосборная воронка со стаканом внизу, который после наполнения водой автоматически опрокидывался, срабатывал переключатель, и в телефонной линии изменялся сигнал. Прослушивая линию, мы по типу сигнала узнавали количество недавно опорожненных стаканов и могли представлять силу дождя. Создать сеть водосборников не удалось, и единственный стоял над входной воронкой. Прежде чем захлебнуться во время сильной грозы, он успел пару раз успешно предупредить нас.

Один раз это было перед выходом на маршрут, а второй - уже на маршруте. Мы сразу повернули в Победу. Все нервничали. По реке Саша с Виктором плыли на лодке. Гребли они крышками от кастрюль и - так ловко. И я, и Данила плыли в гидрокостюмах, потому что после первой же попытки навсегда отказались от своей лодки. Слишком много времени уходило на то, чтобы переносить ее между глубокими проплывами на реке. Тусклый свет бывших в ходу тогда фонарей создавал иллюзию пространства и перспективу. На глубоком месте у Шестого завала река казалась широкой и бездонной, рельеф - объемным. Было удивительно красиво. Рядом со мной из темноты выдвинулась лодка и появились напряженные лица гребцов. Я хотела было прицепиться за лодку, но Саша в своей обычной манере сурово посмотрел на меня - ни улыбки, ни шутки, - и я не решилась. Они снова исчезли в темноте, я же в одиночестве продолжила свой путь.

Обстоятельства нашего с Сашей короткого и единственного за всю экспедицию обычного "человеческого" диалога были таковы. Мы выходили наверх по высокой воде. Четвертый завал был подтоплен. Прямо с осыпи Данила прошел умопомрачительным скальником высоко над рекой к устью водопада Руки-ноги. Для остальных надо было натягивать перила. "Саша, у тебя узел - неправильный", - сказала я. Саша отпихнул меня и, возмущенно сопя, стал переделывать навеску. Он явно был уязвлен. Когда мы уже поднялись ко Второму завалу, ему, по-видимому, стало неловко. "Таня, а тебе бывает страшно в пещерах?" - улыбаясь спросил он. Я изумилась и его вниманию, и вопросу и отвечала, что ужасно боюсь скальников.

Минимум веревки, минимум крючьев - такова была тогдашняя реальность. Часть вертикалей мы проходили свободным лазаньем. (Для знатоков замечу, что и на спуске к реке с Пятого завала, и на подъеме на Шестой, а впоследствии и на Ревущем каскаде у нас вообще не было веревок. Вся навеска от зала Победы до Олимпийского водопада была: транспортный мешок с веревкой и веревочными лесенками, легкая бухточка нержавеющего троса да десяток карабинов. Сейчас - это мешков 5 с веревкой и несметное количество рапидов.)

Мне пещерное скалолазание давалось тяжело. Я всегда снимала неудобные скользкие перчатки и замирала на секунду, чтобы собраться. Мой маленький рост не всегда давал свободу маневра и приходилось идти "на динамике", а иногда с разбегу запрыгивать на высокие глыбы. Естественно, без страховки и чей-либо помощи. У нас так было принято: не умеешь лазить - не берись, выходи тогда наверх и - до свидания. Перед сном я всегда мысленно "прокручивала" все сложные участки, и это здорово помогало.

Так вот, едва я принялась обстоятельно делиться своими проблемами, как со словами: "Она боится меня, я наступаю ей на пятки", - появился Данила, они стали обмениваться с Сашей шутками, мои страхи никого не интересовали, и я отстранилась от разговора.

В ту экспедицию наша двойка ни Саше, ни Виктору не оставили никаких шансов поучаствовать в открытиях. Так складывалось, что они все время оказывались где-то далеко позади, поглощенные собой и извечными проблемами нашего тяжелого подземного быта. А мы не могли остановить свой стремительный бег. Азарт погони за желтым пятном света, проваливающимся во мрак, всецело овладел нами. Мы так были устроены: нам нравилось получать результат и подклеивать на карту все новые и новые кусочки миллиметровки с обрисовкой открытых ходов. В этой разрастающейся карте как бы материализовалась наша удача, все остальное было рутиной.

Когда наша двойка вернулась в лагерь в Победе из своего последнего выхода: первопрохождение от Гремящего зала почти до дна водопада Рекордного (не хватило метров пять лестниц) и - назад, как всегда с топосьемкой нового участка, нас встретило молчание. Саша бойкотировал нашу вылазку.

Он был много старше остальных, и ему, конечно, нужен был особый ритм в работе и комфорт в быту. Но почему Саша дистанцировался и не пожелал поддержать нас хотя бы морально? Не знаю. Это был его выбор. Темперамент, характер, стиль - все у нас с ним было на разных полюсах. Наверно, потому я никогда больше вместе с ним и не ездила.

ххх

Идею зимних экспедиций впервые для меня озвучил Володя (Глебов). Участник первых экспедиций в Снежную, он неожиданно появился у меня дома и с энтузиазмом изложил план зимнего похода туда силами университетской секции. Наш с ним проект с треском провалился и закончился зимой на Алеке банальной спелеошколой 2-ого года обучения. Но идея пришла в голову не только Володе. Весной я узнала, что Саша принял решение о проведении самостоятельной экспедиции следующей зимой. Летом же должны были отработать мы с Данилой.

Все вроде бы складывалось удачно, но было одно "но". Официальные спелеотуристские лидеры и знать не хотели, ни Морозов, ни Усикова, ни "километра глубины" в Снежной, т.е. все исследования официально не поддерживались и невозможно было объявить или опубликовать их результаты. Кстати Саша и Данила были не одиноки, тогда даже термин такой был "дикие спелеологи" или "дикари", их было много.

К счастью, вмешался Георг (Людковский), который был зятем академика Анатолия Петровича Александрова, тогдашнего президента АН ССР. С его помощью вопрос о Снежной был рассмотрен на Президиуме Академии наук СССР, и было принято решение о государственной поддержке ее изучения. Теперь у исследователей появилась официальная трибуна и материальный ресурс. Использовать его предлагалось Саше, но и Данилиным экспедициям кое-что должно было перепасть. На складе мне выдали пуховый спальник и шерстяное водолазное белье. Спальник я тут же выкупила у ответственного за склад человека, а от шерсти мы со временем отказались. Она была слишком толстой, и просушить ее было невозможно.

Летом мы с Данилой работали в Снежной вдвоем. Пришлось многое переделать в экипировке и жизнеобеспечении. Наш лагерь стал мобильным, гидрокостюмы легкими и удобными, на транспортных мешках появились специальные петли, чтобы носить их на плечах. Везение было огромным: удалось дойти до спуска в зал, названный позже "Иксом" и закартировать около трех километров новых ходов. На таких глубинах у нас в стране еще никто не работал. Увы, это были последние километры реки. Во всех последующих экспедициях счет шел лишь на десятки метров. Пещера стала очень сложной для дальнейшего прохождения.

Зимой пришла очередь Саши. Ему удалось организовать и успешно провести экспедицию продолжительностью почти три месяца. Саша умел грамотно работать с прессой. Экспедиция имела общественный резонанс. Газеты писали, что впервые в нашей стране спелеологи находились под землей столь длительное время. На многих это произвело впечатление, ведь в пещерах - экстремальные условия. Остряки же язвили: "Сто дней, которые потрясли ИГАН". (ИГАН - это институт Географии Академии наук СССР, под эгидой которого проводилась экспедиция.) Всего участников было семеро. На дне работали трое, и им удалось найти переход из огромного зала Икс в зал Пенелопы. Уже тогда Снежная выделилась среди глубоких пещер длиной и сложностью маршрута. Пройти его с грузом было непросто. Саша придумал ряд интересных новаций. После этой экспедиции, например, мы все стали укладывать в модуль гидромешок и поролон (пенки еще не было).

С Сашей я раскланивались при встречах на официальных мероприятиях и была уверена, что мы - союзники. Но в следующую экспедицию - Данилину - вскрылся неожиданный пласт во взаимоотношениях. Нас было шестеро, и когда в Иксе все обратили свои взоры к Даниле, тот признался, что хотя он и просил, но Саша так и не дал ему привязок для прохода в зал Пенелопы, поэтому нам предстоит найти переход между залами самим. Мы отнеслись к этому как к шутке, азартно начали поиск и через пару часов нашли и отмаркировали переход. Однако стало ясно, что Саша "ревнует" Снежную к нам.

ххх

В следующем сезоне Данила оставил Большую спелеологию, и мне пришлось организовать экспедицию самостоятельно. К тому времени все необходимое для навески (сотни метров веревок и троса, десятки карабинов и проч.) у меня уже было, но с расходными материалами (мелиоративка, прорезинка, гальванические элементы и др.) возникли проблемы: купить в магазине это было в принципе невозможно, а достать - непросто. Экспедицию поддержала Московская комиссия спелеологии, и все удалось решить, даже организовать вертолетную заброску. Саша не препятствовал, хотя возможность была, в то время он уже был председателем Всесоюзной спелеокомиссии. Он даже помог: прознав, что у меня ничего не получилось с поролоном, сжалился и презентовал мне большой кусок из своих обширных запасов. Когда я шла домой мимо музея с огромным свертком, меня задержали и отвели в милицию. Я сослалась на журнал "Вокруг света", где в статье о Снежной упоминалась и моя фамилия, после этого меня сразу же отпустили.

В Снежной нам удалось найти спуск к реке с завала Метростроя. По завалу дул шквальный ветер. Казалось, впереди - огромные перспективы. Могла ли я подумать, что достигнутая нами точка долгие годы будет "дном" пещеры, а следующий шаг здесь будет сделан только через двадцать семь лет?

Команда (десять человек, кстати, все впоследствии стали известными лидерами) разъехалась. Вдвоем с Андрюшей (Бизюкиным) мы сделали выемку (стационарно навеска тогда не оставлялась) и сбросились в две ходки в Дурипш. У села и состоялась наша случайная встреча с Сашей.

Подъехали два грузовика с людьми и грузом. Я не увидела ни одного знакомого лица. Неожиданно появился Саша и подошел к нам. Оказалось, что он делает предварительную заброску груза для зимней экспедиции, и помогают ему спелеологи из разных городов Союза. У всех было прекрасное настроение. Все улыбались. Мы успешно поработали на дне одной из глубочайших и сложнейших пещер мира. Зимой он собирался туда же. Почему бы не поговорить на интересную тему? Нет. Саша поздравил нас с безаварийным проведением экспедиции (всего-то) и царственно удалился. Мы все более отдалялись друг от друга.

ххх

Летом 82-го на всесоюзных сборах в шахте им. С. Меженного прошли Лаз Марса и появилась перспектива ее соединения со Снежной. Интерес к пещере им. Меженного возрос многократно. Андрюша (Бизюкин) участвовал в превопрохождении этой шахты еще в момент ее открытия, и у нас намечался блицкриг туда на зимние каникулы. Мы заговорили об этой пещере с Сашей в клубе туристов. Он восходил вверх по реке в Снежной к месту предполагаемого соединения, но в самой шахте еще не был и тоже собирался туда зимой. Не сразу решившись, но выждав паузу, Саша произнес: "Ты не посмеешь поехать туда, потому что там буду работать я", - и вопросительно посмотрел на меня. Было ясно, что это - домашняя заготовка и, судя по уничижительной лексике, предполагалась угроза, но уж очень она смахивала на вопль отчаяния. Я его понимала и даже не смогла рассердиться.

Сказать что-либо подобное Олегу и Вове (братьям Демченко) он, конечно же, никогда бы не решился. Они работали там с ним попеременно, и уже во второй своей экспедиции вышли на реку Снежной и сделали желанное соединение. Так распорядилась судьба.

ххх

Летом 83-его я, Андрюша (Бизюкин) и Таня (Лясина) впервые поставили лагерь в зале над завалом Метростроя и - не продвинулись ни на метр. На смену уверенности, что в Снежной "я могу все", пришло смятение. Пещера от нас закрылась. Было непонятно, как делать то, без чего прогресс здесь казался мне немыслимым: быстро забивать крюк на весу, подниматься под свод и продвигаться в завале нависающих мелких глыб. ("Спиты" и перфоратор пришли в отечественную спелеологию гораздо позже).

В Москве позвонил Саша и тепло поздравил. Я оценила его иронию. Мы ужинали у меня. Саше очень понравилось мое решение "уйти" из Снежной. Теперь она принадлежала ему безраздельно. Он смеялся, шутил. Технические новации в спелеологии не вписывались в формат беседы. Мы ограничились обсуждением милых сердцу подробностей типа: "А помнишь, там левее есть огромная глыба, и если обойти ее ...", ,и т.д. и т.п. На тему дна также было наложено табу. В моем присутствии Саша никогда не говорил ни о завале Метростроя, ни о реке за завалом. Мне было любопытно, бывал ли он там и удалось ли ему вписаться в пролаз "Киса и Ося" (у него была очень широкая грудная клетка), но спросить напрямую было как-то неловко. Так я и осталась в неведении. Расстались мы на нейтральной ноте добрыми знакомыми.

ххх

Почти через полтора года, зимой, я сидела в кабинете Данилы, звонила разным людям и долго разговаривала с ними на предмет лавин, выживания, поиска под снегом и проч. В списке был и самый известный в СССР лавинщик, тоже погибший под снегом несколькими годами позже (он обстоятельно почти час отвечал на все мои вопросы), и разработчики металлоискателя, и даже академик - глава института. С академиком говорил Данила, они долго обсуждали утопичность надежды на реанимацию погребенных под снегом. Днем раньше сюда из Сухуми позвонил Аркадий (Иванов), и сообщил, что Саша исчез. Данила покрылся красными пятнами. Он все понял и принял сразу. Я же была уверена, что пропавшие находятся где-то в пещере. Казалось немыслимым: погибнуть в самом начале экспедиции, еще на подходах. Но смерть выбирает сама.

ххх

Много лет спустя, в январе 2009, я на снегоступах спускалась с Хипсты. Стояла морозная ночь. На высоком чистом небе мерцали звезды. В ярком свете луны была видна вся Хипста, каждая балка, каждый гребень. Путь проходил в 10 метрах от памятника. Он был засыпан глубоким снегом, но очертания все еще угадывались. Из Иллюзии - верхнего входя в Снежную, я вышла днем, и вещи все еще пахли глиной. Немного воображения, и можно было представить, как от входа, расположенного почти на гребне, изгибами мягкой ленты Пещера уходит вглубь горы. На всей планете нас было так мало, открывших ее и способных говорить о ней бесконечно. И из того прошлого не осталось никого, кто и хотел бы, и мог бы быть здесь, рядом со мной. Мое игровое поле совсем опустело. И только памятнику я могла помахать рукой: "Привет, Саша".