К.Б. СЕРАФИМОВ

ЭКСПЕДИЦИЯ ВО МРАК

СОДЕРЖАНИЕ

С Т Р А Т Е Г И Я  У С П Е Х А.

Давно известно, что из любого положения всегда есть, как минимум, два выхода. Насладившись вариантом, рожденным советским спелеотуризмом и не имеющем аналогов нигде в мире, трудно не задаться вопросом: а собственно, почему? Отчего это мы снова оказались в одиночестве? Даже страны, так называемого «соцлагеря», и то переметнулись. Поляки, чехи, венгры, хорваты – все постепенно брали на вооружение достижения западноевропейской школы вертикального кейвинга.

«Что касается болгар, – сказал как-то москвич Виктор Козлов, больше известный в спелеологической среде под прозвищем Капрал. – Что касается болгар, например, так они не оттуда берут. Надо с Востока брать, а они с Запада норовят!»

Осенью 85 года приехавшие на Алек болгарские спелеологи разительно отличались от нас не только по своему снаряжению, но прежде всего – по принципиальным взглядам на технику и тактику спелеоисследований.

Тут, видимо, пришла пора заглянуть еще в одну дверь – с табличкой «Тактика спелеоисследований». Интересно? Как хотите, но заглянуть придется. Сами понимаете: «Колхоз – дело добровольное: хочешь – вступай, не хочешь – расстреляем».

Или мы не советские люди?

Во времена «верхней страховки», когда хорошим тоном считалось наличие второй страховочной веревки в надежных руках товарища по штурму, остро выступила не только «проблема первого». Кому идти первым – самому умелому или самому главному, по обстановке – особых дискуссий не вызывало. Идти первому – это честь и азарт! Это первые следы на терра инкогнита. Что объяснять? Каждый из нас чувствует особый романтический аромат самого слова – первопроходец. Так что с первыми всегда было в порядке. А вот с последними...

Как ни вертись, а наступал момент, когда все товарищи по штурму уходили ниже, а над колодцем оставались всего двое. И кто-то из них должен был стать страхующим.

Что это значило для страховщика? Конец  продвижения вперед и начало длительного ожидания на опостылевшей полке. Почетно, что тебе доверили страховку, слов нет, но...

А потом группа подходила к следующему колодцу, и новый страхующий сурово приступал к своим обязанностям, чтобы после того, как все уйдут ниже, в одиночестве коротать над колодцем бесконечные часы ожидания.

Не нужно иметь богатое воображение, чтобы почувствовать всю обреченность этой первобытной тактики. росли пещеры, росло число отвесов в них – катастрофически увеличивалась нужда в добровольных узниках страховки. Появилась даже песенка на детский мотив, но очень верно передающая суть этого явления:

«Вместе весело шагать по колодцам, по колодцам обводненным,

А пещеру штурмовать – так уж ротой или лучше – батальоном!»

Решившись на самостраховку, мы будто воздуха свежего глотнули. На дно пещеры вдруг разом смогли попасть все! О, это сладкое слово – Свобода! Теперь по колодцам неслось:

Дошел. Рапель свободна, страховка свободна.

Понял. Пошел!

Стоило освободиться веревкам на отвесе, вниз или вверх сразу же уходил очередной участник. Один, второй, третий.

Сто-оп!

Что та-ам?

Борода-а! Мать...ать...ать...ать!

Значит, все. Приехали. Теперь можно покурить, пока не распутается счастливец, въехавший в бороду из спутавшихся между собой рапели и страховки.

А тут еще мешки...

И пока мы курим на очередном уступе, давайте поближе познакомимся с еще одним спелеоперсонажем, который внес серьезные коррективы в развитие тактики и стратегии штурма подземных великанов. Имя ему – Транспортный Мешок.

Да-а, все бы ничего, но вот мешки! От экспедиции к экспедиции они плодились и множились со страшной быстротой. Особенно, когда речь заходила о сверхглубоких пропастях, вроде Снежной.

Именно в Снежной зародилась особая тактика штурма, в просторечьи получившая название «морозовской», по имени ее основоположника Александра Игоревича Морозова.

Морозов исследования Снежной вел капитально. В условиях нескончаемых снежнинских глыбовых завалов рассчитывать на быстрый успех в поисках прохода через этот каменный хаос не приходилось. Морозовцы и не рассчитывали. Прицел делался не на лихой штурм, а на длительную осаду.

Что нужно, чтобы работать в пещере неделю? Многое нужно. Одним словом это называется достаточно наукообразно – жизне-обеспечение. Здесь продукты и витамины, рукавицы и спички, свечи, лампочки, батарейки на все время – все, вплоть до туалетной бумаги, должно быть предусмотрено.

Чтобы не искать в кромешной темноте пещеры нужный мешок, а в нужном мешке нужные продукты – было рождено понятие «модуль»: стандартная упаковка жизнеобеспечения на определенное число подземных или наземных человеко-дней.

Положим, что наш модуль рассчитан на 8 человеко-дней. Это значит, что вчетвером мы можем, припеваючи, жить двое подземных суток. Заметим, что подземные сутки в морозовской тактике существенно отличались от астрномических и обычно были длиннее. Работали 20, 30, а то и 40 часов с короткими передышками для принятия пищи, затем ставился подземный лагерь, где, наконец, готовилась хорошая полноценная еда. После холодных и горячих «перекусов» на маршруте – это был уже рай! Понятно, что далее следовал сон. Это был, так называемый, «первый сон». Бывало, что он продолжался 16-20 часов. Затем следовало пробуждение, еда, короткий отдых в бодрствовании, снова еда и «второй сон», несколько меньшей продолжительности. Позавтракав после второго сна, можно было уже достаточно спокойно приступать к новому рабочему дню морозовской протяженности.

Итак, на неделю подземной работы на четверых нам понадобится три с половиной модуля с жизнеобеспечением. А на месяц? Мешков 14-15. Длиннейшая из экспедиций Морозова зимой 81-82 года продолжалась чуть ли не три месяца. Подсчитываем количество модулей с продовольствием, плюс десяток мешков со снаряжением: веревками и т.п., плюс подземный лагерь с палатками, спальными мешками, теплоизолирующими ковриками и кухней, плюс личные вещи каждого участника... Получалось немало.

И самое неприятное, что весь этот груз надо было как-то перетаскивать по пещере. Чего только не придумывали. Прибегали к ступенчатым заброскам силами вспомогательных групп: модули затаскивали в пещеру и прятали в специально подготовленных и тщательно замаскированных местах. В решающей фазе экспедиции принимало участие очень ограниченное число спелеологов – с тем, чтобы обеспечить, как можно более длительное, пребывание штурмовиков под землей.

Но как бы то ни было, работа по «морозовской» тактике все больше приобретала характер затяжного и мало эстетичного таскания тяжестей по пересеченной местности. Лично мне, в компании из 4-х человек, приходилось участвовать в передвижении по Снежной партии из 36 транспортных мешков. Большего маразма в кейвинге мне встречать не приходилось.

Таскать по пещере транспортировочные мешки – это не рюкзаки носить по горам. Здесь нужна особая техника. Чаще всего группа растягивалась цепочкой и передавала мешки с рук на руки. Рождались специфические термины: например, «пункт накопления мешков» – сложить в узком меандре, в завале среди глыб, на маленькой полочке над колодцем несколько десятков мешков – это надо уметь. При этом по ходу транспортировки мешки  приходится  постоянно  пересчитывать  – потерять транспортник в такой мешанине – раз плюнуть!

По колодцам мешки спускали и поднимали веревкой (той самой, кстати, по которой спускались и за которую страховались при подъеме!) Что только не придумывалось, чтобы облегчить этот сакраментальный процесс: «подъем мешков по троллею», «подъем мешков с сопровождающим», «подъем мешков противовесом»... Как в почтенные времена лестнично-веревочной техники, группа то растягивалась по уступам, чтобы тащить и отцеплять бесперечь застревающие мешки, то снова собиралась в цепочку, чтобы перебрасывать их с рук на руки.

Естественно, что чем больше было мешков, тем медленнее продвигался подземный караван. Чем медленнее он продвигался, тем больше времени требовалось ему, чтобы достичь дна пещеры. Чем больше времени требовалось для выполнения этой задачи, тем больше мешков с жизнеобеспечением нужно было взять с собой. Чем больше мешков – тем медленнее движение...

Проблема постепенно превращалась в  замкнутый  круг. Единственное, что оставалось делать, это увеличивать продолжительность рабочего дня, работать на износ, теша себя иллюзией, что так мы будем продвигаться быстрее. Блажен, кто верует! Чем длиннее становились рабочие дни, тем больше времени требовалось нам для восстановления сил в подземных лагерях. Природу не обманешь.

Вот, для примера, скупой хронометраж из моего полевого дневника рекордной экспедиции «Снежная-81», когда сборная команда под руководством Тани Немченко добавила 15 метров к всесоюзному рекорду глубины, после чего Снежная стала -1335 метров:

«13 июля, понедельник. Ну, и, конечно, наш выход. Уходим в пещеру в 14.00. Нас четверо и шесть мешков. За три часа спустились на 200 метров вертикали Ледовой части. Спускался с двумя мешками... Володя Демченко ведет телефонную линию, чудом разбираясь в путанице проводов, оставленных прошлыми экспедициями. В Большом снежном зале сменили свет».

Почти цивилизованно продвигаемся, транспортируя мешки на себе, о чем говорит довольно приличная скорость нашего спуска.

«Следующие 100 метров вертикали идем 3 часа 45 минут и в 20.45 мы на дне Кораллитового колодца. Решено устроить перекус, все-таки движемся уже 7 часов. Сварили гречневую кашу без соли, так как взять с земли соль мы забыли, а модули вскрывать еще не время. Сидим под полиэтиленом, греемся свечками  и  гексой  (сухим горючим).  Затем надеваем гидрокостюмы и продолжаем движение. Итого на отдых ушло 4,5 часа».

Совершенно неоправданные потери времени и сил. Мы уже выбились из привычного суточного ритма – на часах глубокая земная ночь. Но самое главное еще впереди.

Отсюда, из Галереи, до Университетского зала на глубине 480 метров нас отделяли 180 метров вертикали Большого колодца Снежной. Без всяких узостей, сложного лазания, других неприятностей – просто четыре ступени одного большого колодца. Казалось бы – что может быть проще и желаннее для кейвера-вертикальщика?

Но нет. Если первые 300 метров (с локальными узостями, меандрами, колодцами и т.п.) пещеры мы вчетвером с шестью мешками проходим за 7 часов, то наверху Большого колодца нас ожидает вся свора транспортников в количестве 36 штук.

И началось...

«Уже 14 июля, где-то 1.30. Все 35 мешков (один содержал веревки и был опустошен при навеске), спущены на 20 метров в Предколодец. Управились за час.

Демченко-старший уходит на 70 метров ниже на Черный уступ, а мы все еще толчемся на дне Предколодца. Скоро уже 5 часов, как мы здесь. Спускать мешки на Черный уступ начали только в 3.30: что-то там у Володи запуталось на Черном уступе..».

Понятно – что. Мы применяли трос-веревочную технику!

«...Наконец, пошло веселей. Я подтаскивал мешки к щели входа в Большой колодец, Резван подавал, Олег Демченко спускал мешки вниз. Семидесятиметровый спуск к Черному уступу начинается черной зияющей щелью. Над этой щелью на распорах носили мешки, перекуривали и даже спали. Я тоже с полчаса подремал. «На заре ты меня не буди, в голове у меня бигуди..».

В 7.20 наверху остаемся только мы с Олегом – все рукавицы пожгли веревкой. И вот, наконец, мой спуск.

Весь путь до Черного уступа приходится спускаться в свободном висе вдалеке от стен, будто в гигантском колоколе. Где-то внизу – страшно далеко – огоньки. Крутит по-черному! Едва выходишь на спуск, сразу же начинаешь вращаться вокруг рапели (Тогда и невдомек было, что все дело в рогатке!). Чтобы не запутаться от этой карусели, Демченко оттянул трос в сторону, и спускаться приходится по одной веревке без самостраховки. Страшно, неуютно, но иначе бы и совсем труба – запутались бы напрочь.

Метров через десять от начала спуска по голове начинает барабанить ручей. Весь дальнейший спуск проходит в сверкающих брызгах. Иногда снизу, из темноты, незримо вращающейся кругом, корявым чудовищем выплывет фантастический скальный зуб и беззвучно, по спирали, канет где-то вверху.

Руки устали держать веревку. Очень потом болели, когда на Черном уступе снял резиновые рукавицы (видно, со страху).

На Черном уступе есть одно место, где почти не капает. Отсюда вдоль стены спускаем мешки на 55 метров ниже – на Желтый уступ. На этом пролете операция по спуску мешков занимает 3 часа, и где-то в 10.30 последним ухожу вниз. Спуск почти сухой, если не считать брызг со стены и душа под самый конец: есть там, метрах в семи, у дна полочка, где так любят застревать мешки».

Девять (!) часов понадобилось нам, чтобы спустить 35 мешков и спуститься самим на полторы сотни метров. Мы не спим уже больше суток, проводя все время в напряженной работе в условиях 100-процентной влажности, падающей сверху воды, темноты, усталости, рассогласования суточных ритмов, страха перед одинарной веревкой, по которой нам приходится спускаться, выбирая между фатальной возможностью падения в случае ее обрыва и неприятными последствиями длительного зависания под ледяным душем на «бороде» из безнадежно скрученных рапели и страховки.

Мы на Желтом уступе, но дело на этом не кончается. Даже если бы мы захотели бросить все – мы не имеем такой возможности. Мы обречены двигаться до площадки, пригодной для установки подземного лагеря.

«Желтый уступ просторнее и как-то светлее Черного. Недаром – Желтый. Одна неприятность – капель бьет прямо в рабочую площадку, откуда мы с Резваном спускаем в разверстую бездну Университетского зала сразу по четыре мешка. Отсюда до дна Большого колодца 45 метров чистого отвеса вдалеке от стен. Время утрачивает реальность, мы уже изрядно отупели от этой монотонной работы, холода и голода.

Но вот мешки спущены, и наступает наша очередь. Снова спускаюсь в свободном отвесе. Стен вокруг даже не видно. На голову с шумом валится ручей. Приземляюсь среди развалов огромных глыб, выбираюсь из-под ручья, отстегиваюсь от веревки. На моих часах – 13.15. С последним отвесом управились даже быстрее, чем за три часа.

Все. Мы на месте. Теперь ставим базу и спим».

Итак – классический снежнинский день близится к завершению: за 23 часа мы сами спустились на 480 метров и попутно перетащили 35 мешков на 180 метров по вертикали. После такой работы никто не страдает отсутствием аппетита или бессонницей. Как у нас говорят: «Плохо поешь – плохо поработаешь. Хорошо поешь – хорошо поспишь!»

Завершая повествование о том снежнинском дне, хочу поделиться одной историей, косвенно связанной с жизнеобеспечением. Группа «Снежная» прославилась не только достижениями в области спелеотактики, но и рядом изобретений прикладного характера. В частности, с их легкой руки, особую популярность приобрели подземные кухни на сухом горючем, так называемые «гексогазы». Простейший гексогаз представлял собой алюминиевое доннышко с асбестовой термоизолирующей прокладкой, на котором сгорает сухой спирт-»гекса», и металлического тонкостенного цилиндра с прорезями для вентиляции, на который устанавливается кастрюля. Все сооружение накрывается стеклотканевым чехлом. Варево доводится до кипения, после чего, в целях экономии горючего, кастрюлька перемещается в термическую баню–термостат из поролона, где и доходит до готовности.

Горючего для продолжительных кавказских спелеоэкспедиций требовалось изрядно. Случилось так, что однажды железно-дорожное начальство воспротивилось перевозке по железной дороге партии сухого спирта, предназначенного для снабжения одной из снежнинских операций. Дело принимало крутой оборот и грозило срывом экспедиции. Тогда предприимчивые спелеологи поехали с вокзала на завод, и уговорили главного инженера выдать им справку следующего содержания: «Настоящая справка выдана в том, что сухое горючее нашего завода НЕ ГОРИТ»(!)

Пропустили.

* * *

Тактика глобального таскания мешков постепенно заходила в тупик. Надо было найти какой-то выход из этого отупляющего действа, превращающего кейвинг из удовольствия в чистой воды мазохизм [1]. Отерев пот, спелеогрузчики приступили к еще более трудному процессу – мыслительному.

А пока мы развлечемся таким невероятно интересным явлением как «летающие мешки».

Сам по себе «летающий мешок» не представляет собой ничего примечательного. Вероятность того, что тот или иной мешок вдруг обретет крылья, никогда не исключена. Но с возрастанием общей численности мешочного поголовья пропорционально возрастает и число их летучих представителей. Вот тут держи ухо востро!

Обычно мешки летают не по воле своих хозяев, а напротив вопреки ей. Этот удивительный факт отмечают многие иссле-дователи.

«...Площадка, на которой Данила складывал мешки, была небольшой, и к тому же располагалась на ледяной арке, не казавшейся слишком прочной. Работать было неудобно, а тратить время на благоустройство – жалко. Не исключено, что Данила от недельного контакта с бесшабашной молодежью потерял часть своей бдительности. Одним словом, очередной мешок врезался в уже отцепленный, выбил его из гнезда, и тот прыгнул в колодец. Потом мы узнали, что он спланировал на глубину ни много, ни мало – 200 метров! И упал прямо на снежный конус Большого зала. По дороге мешок опасно просвистел мимо Володи Трифонова, который в это время перевешивал лестницу из-под Кривого колодца. Видимо, мешок упал дном. От удара взорвались две пачки молока и одна – картошки.

Мешки летали, как никогда. На спуске по второму этапу (привходовой снежник – Ледовый зал)... один из мешков вдруг оторвался (развязалась вздержка: после этого случая мы твердо решили не экономить на веревочках-вздержках). Сиганул мешок с чемоданом медикаментов и хирургических инструментов Севы Ещенко. Мешок-чемодан, к счастью, не задел никого. А летел он мимо Виктора, Севы и Саши. Быть убитому лекарством – в наше время уже не смешно. Этому мешку не удалось спрыгнуть в Большой зал, и он застрял в нелепой позе на откосе над Кривым колодцем. Из тысячи мелочей, которые Сева пожелал иметь в подземном лазарете, разбились только ампулы с кутгутом в спирте и, почему-то, пузырек с марганцовкой. И опять благодаря случаю, эти вещества не соединились. Вспыхнувший пожар был бы красивым финалом операционной в чемодане [2]!»

В 83 году я наблюдал, как на входном колодце Снежной от перил отстегнулась связка рюкзак-станок [3] – вот где мы воочию увидели, как отстегиваются карабины без фиксирующих муфт при вращении пристегнутыми на них груза вокруг натянутой веревки! Рюкзак и станок бесшумно канули в узкий снежный колодец в конце фирновой катушки – так той весной протаял вход в Снежную. Каково же было наше удивление, когда, спустившись в этот колодец и попав на коренной лед, мы не обнаружили беглецов. Первые следы появились в 100 метрах ниже: над Кривым колодцем сиротливо торчала из снега дужка от примуса.

В нашем рюкзаке действительно был примус. Но рюкзак был качественно зашнурован и застегнут на все ремни...

Сгорая от любопытства, мы продолжили спуск. Наконец, наше терпение было вознаграждено – пролетев 200 метров, мешок поджидал нас у основания снежного конуса в Большом зале. Нетерпеливо  развязали мы все многочисленные завязки и застежки: примус был цел! Если не считать того, что неведомая и невероятная сила сняла и туго нахлобучила на доннышко крышку котелка, в который примус был упакован. Ну, и не хватало одной дужки – той самой! А вот станок будто в землю канул. Так и ушли мы вниз, погрешив на кажущиеся бездонными, пробитые во льду капелью, колодцы.

На обратном пути поставили лагерь в том же Большом зале у подножия снежного конуса. Прошло дней десять нашего пребывания в пещере, и что там за погода на земле – было неясно. Ночью несколько раз грохотало и ухало на ледовой части. Видимо, срывались в колодцы подтаявшие наверху глыбы льда.

Наше подземное «утро» наступило около 22.00 часов по астрономическим часам. Собираем лагерь, пакуем многочисленные мешки и начинаем вытаптывать ступени для подъема на снежный конус. И тут натыкаемся на свеженький, будто только что свалившийся откуда-то, наш станок! Редкое везение, если учесть, что нам еще предстояло весь извлеченный из пропасти груз спустить с гор к морю.

* * *

В поисках альтернативы изнурительному тасканию мешков мы не могли пройти мимо «динамической» техники прохождения вертикальных пропастей.

Слухи о динамической технике (она же – корделетт) доходили до нас давно. Если все, о чем мы говорили до этого (и что можно в известном приближении назвать техникой статической), подразумевает наличие у исполнителей крепкой нервной системы, то «динамика» и подавно требовала хороших навыков подземной эквилибристики.

Коренной постулат динамической техники прост, как правда:

«По пещере лучше всего ходить налегке!»

Отсюда логично вытекает второй постулат:

«Суммарный вес двух веревок равной длины всегда тяжелее любой из них, взятой в отдельности!»

Но и это еще не все. Апологеты динамической техники пошли дальше, ставя вопрос ребром – если и брать в пропасть веревку, то только одну: равную длине самого большого колодца этой пропасти. При движении вниз эту веревку надлежит сдергивать за собой, оставляя на ее месте тонкий шнур – легкий прочный шнурок, с помощью которого при возвращении можно было бы вернуть на место корделеттную веревку. Как известно, шнур на латиноязычии – cоrd, отсюда и название новой техники – корделетт (cоrdelette).

И снова корни уходят во Францию. (Не знаю, как Вам, мой уважаемый Доброжелательный Читатель, а мне это уже порядком надоело). Но против истины не пойдешь. Впервые Пьер Шевалье и его группа использовали технику вытягивания с помощью шнуров и веревок чего бы вы думали? Лестниц! Но при подъеме по этим лестницам, они удерживались на колодцах все теми же шнурами небольшой прочности. Происходило это в самом начале 60-х годов XX столетия. В 1962 и 1965 годах последовательное вытягивание шнуром веревки, а затем веревкой – лестницы, применили в предгорьях Aльп спелеологи группы Ж-К.Фрашона.

В 1971-72 годах этот вопрос был тщательно изучен Тулонским клубом Абим [4]. Вот о чем недвусмысленно предупреждает один из участников того проекта Даниэль Мартинес:

«Эта техника требует высокой технической подготовленности и предполагает  специфичные  условия  прохождения (например, в случаях узких пещер, пропастей, требующих большого количества снаряжения, или в целях сольных прохождений). Перед использованием под землей следует обязательно изучить эту технику на скалах; избегать веревок, впитывающих воду – они сильно тяжелеют; не пользоваться описанной техникой в колодцах глубже 40 метров; при этом на колодцах, разбитых уступами, трение неизбежно. ТЕХНИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ УЧАСТНИКОВ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОЧЕНЬ ВЫСОКИМ!»

Так-так. Нас не запугаешь. Тоже кое-какой опыт имеется!

В начале 60-х, практически одновременно с французами, красноярцы в своей пригородной пещере Торгашинская тоже пробуют продергивать лестницы по колодцам. По слухам, что-то получалось, но то ли не совсем, все-таки, получалось, то ли впечатления оказались слишком сильными, но красноярцы от этой техники отказались и больше про нее не вспоминали.

Но вирус посеян – вирус будет жить.

В середине 60-х группа некоего Панова пробует корделетт в пещере Школьная на хребте Алек. Результаты неизвестны. Но вирус жил!

После длительного перерыва в начале 80-х корделеттом заинтересовались челябинцы. Многократные победители Всесоюзных соревнований по спелеотехнике, челябинские кейверы всегда тянулись к спортивной стороне спелеологии. Челябинские группы проходят корделеттом, правда, не до конца, алекские пещеры Заблудших и Ручейную.

По непроверенным данным в 1981 году московская группа под руководством Полуянова применяет шнур в экспедиции в пещеру Парящая птица на массиве Фишт. Неизвестно, удалась ли эта попытка применения корделетта, но эта экспедиция, успешно справившись с подземной частью программы, потерпела страшную катастрофу при возвращении – на поверхности. Из-за резко обострившихся погодных условий, обильных снегопадов, а главное – неготовности к такому повороту событий участников и руководителя – при спуске с плато из 6 членов группы в живых остались только трое. Остальные трое замерзли.

В 85 году москвичи группы Е.Снеткова получают незабываемые ощущения, за 11 часов пройдя пропасть Каскадная в Крыму

(-400 метров).

Если не считать попытку нашей группы в сентябре 1984 года пройти корделеттом пропасть Напра на Бзыби, то известная нам история динамической техники в СССР на этом исчерпывается. Наша же экспедиция в Напру достойна того, чтобы о ней рассказать чуть подробнее.

Перелистываю густо исписанные странички полевого дневника. Если приложить блокнот к лицу, то можно уловить запах старой бумаги, пыли, еще чего-то знакомого, но навсегда забытого – тонкий запах Прошлого...

В сентябре 84 года на Бзыби нас собралось 9 человек:

руководитель Володя Резван из Адлера, Эрик Лайцонас и Раймондас Данюнас из Каунаса, Сергей Ткачев из Уфы, Сергей Киселев из Челябинска, Олег Шишенко, две девочки и автор этих строк – из Усть-Каменогорска. Специалистом по шнуру у нас считался Киселев, работавший корделеттом на Алеке в составе упомянутых челябинских экспедиций и известный в спелеологических кругах под емким прозвищем Кес.

Итак...

«19 сентября 84 года. Наш второй выход в Напру. Предыдущий оставил массу впечатлений и принес смутное ощущение, что мы все делаем не так. И тем не менее мы продолжаем.

В 14.00 мы вчетвером: Резван, Ткачев, Кес и я уходим вниз.

Несем 5 транспортников со снаряжением».

Вот и вторая наша ошибка – куда столько груза при корделетте? Вы спросите, где же первая? А первая наша ошибка в том, что нас слишком много: вниз идет четверо, да еще двое каунасцев, которые спустились днем раньше, ожидают нас в гамачном лагере на отметке -270 под 38-метровым колодцем.

«Поначалу продвигаемся очень быстро. Резван с Ткачевым идут впереди, сдергивая свою веревку напрочь. Сзади идем мы с Кесом с другой веревкой и шнуром. Сдергиваем веревку и навешиваем шнур.

С отметки -180 нам приходится тащить еще 5 модулей с продуктами, и скорость наша несколько падает. Подходим к 30-метровому колодцу. Здесь у нас в предыдущий выход возникали проблемы со шнурком – Резван попытался проложить шнур по колодцу одновременно со спуском, в итоге шнурок затянуло в его рогатку, он долго выпутывался, но все обошлось. На этот раз решаем с Кесом не искушать судьбу и оставляем на «тридцатке» стационарную веревку. Причем одну. С этого момента начинается мое одноверевочное путешествие по Напре»...

Здесь мы еще раз почувствовали, что в нашей тактике полно натяжек и прямых ошибок. Приученные ходить по спаренной веревке: рапель-самостраховка, мы уперлись  в  проблему «последнего». Идущие впереди спускались привычным образом по рапели, самострахуясь за вторую веревку. Но последний был вынужден спускаться по одинарной веревке, которую потом заменяли на шнур. Альтернативой этому было только продергивание сразу двух веревок на каждом отвесе, что и вовсе представлялось маразмом.

Мало того. На обратном пути эта проблема превращалась в проблему «первого». Кому-то надо было первым подняться по установленной при помощи шнура одинарной веревке, чтобы организовать потом привычную нам двухверевочную навеску.

Этим последним, а затем первым стал я, благодаря некоторым преимуществам, которыми я обладал перед остальными. Во-первых, у меня к этому времени уже был психологический опыт спуска по одинарной веревке в Большой колодец Снежной. Во-вторых, и это было решающим, в отличие от своих товарищей по штурму, я использовал для подъема систему организации зажимов по схеме «рука-рука»: это позволяло мне передвигаться по отвесам более мягко и маневренно, что при корделетте вообще, а в наших условиях особенно, было очень важно.

...Обремененные мешками, спускаемся в лагерь -280, где нас ожидают Эрик и Раймис. Они устояли в борьбе с гамаками и встречают нас ужином. 38-метровый колодец, ведущий в этот грот тоже продергиваем, оставляя вместо шнура тонкую стропу повышенной прочности – все-таки колодец почти 40 метров: предел для корделетта по французским рекомендациям.

Теперь нам предстоит пройти очень интересное место: короткий завал с лабиринтом ходов между глыб, затем 20-метровый колодец с узким щелевидным входом и следом самый большой колодец пещеры – 65-метровый «Гран При».

Собираем лагерь и обнаруживаем, что на шестерых имеем 13 мешков...

«20 сентября, 2.00. Продолжаем движение вниз. Щель над колодцем оказалась вполне проходимой, но все же потеряли время на протаскивание и спуск мешков. Несмотря на все мои убеждения, мешки спускаем веревкой»...

Все. Привычки классической тактики таскания мешков оказываются сильнее нас. Темп продвижения резко падает. Мы продолжаем коллекционировать собственные ошибки, но самое интересное у нас еще впереди.

Итак, нас шестеро. Резван делает навеску на Гран При, парни скучают в ожидании на площадке между колодцами, а мы с Кесом приступаем к продергиванию шнура в колодце со щелью. Кес привязывает шнурок к веревке. Тянем. Сначала все идет нормально. Веревка проходит вся, повисает на шнуре и ... вдруг застревает. Пробуем осторожно тянуть в другую сторону. Не идет. Потеют ладони. Смотрим друг на друга. Попробуем еще? Больше нам все равно ничего не остается.

Шнурок где-то наверху лопается и с шелестом падает к нашим ногам. Откуда-то подступает непроизвольная нервная дрожь. Сознание раздваивается – одна половинка холодно и трезво оценивает ситуацию, вторая – не верит.

Мы отрезаны!

Что же произошло?!...

* * *

Для продергивания  в  корделетте используется особым образом подготовленная веревка. На концах ее сдвигается на полметра защитная оплетка, обнажается сердевина, которая мысленно делится на три равные части по длине. В первой части, считая от конца, вырезается две трети волокон сердцевины, во второй – одна треть: так что толщина веревки теперь убывает к концу. Оплетка возвращается на место, вытягивается и самый кончик заплетается косичкой в 3-миллиметровый по диаметру хвостик. Такая заделка конца корделеттной веревки так и называется – «змеиный хвост».

Вот теперь, привязав к корделеттной веревке шнур, мы не получим большого узла, который при перетягивании может застрять в карабине на самом верху колодца. Чтобы предельно снизить трения в точке продергивани, мы заменили карабины специально изготовленными миниатюрными блок-роликами. На конец веревки перед спуском последнего участника надевается алюминиевая шайба, которая не проходит через блок – фиксируя веревку в одном направлении и позволяя ее сдернуть в противоположном. Концы шнура привязываются к концам веревки так, что образуется замкнутое кольцо, которое перетягивается через блок-ролик или карабин на верху колодца до тех пор, пока вместо веревки в колодце не останется висеть сдвоенный шнур.

Главное при всех этих операциях – не запутать шнурок.

Теперь отвязываем веревку, связываем между собой в кольцо и разводим подальше одна от другой ветви шнура.

Все. Трасса готова для возвращения.

Конечно, это не единственно возможная схема организации корделетта. Для продергивания шнура используются и более рискованные устройства: такие как французский «самосброс Пьера Алена» или советский «самосброс Виталия Абалакова». Конструктивный принцип простейшего самосброса  предельно прост – это крючок, зев которого перекрыт мощной резинкой. Пока нагрузка на самосброс есть, он надежно висит на карабине. Но стоит нагрузке ослабнуть – резинка резво сбрасывает крючок с карабина, а там хоть трава не расти!

Более сложные самосбросы приводятся в действие дополнительным шнуром и представляют собой вариант коромысла с крючком посередине.

Разобрались? Желаем успеха!

* * *

И вот... отрезаны!

Колодец оставляет нам шанс – его строение принципиально допускает возможность подъема лазанием. Если бы не щель на самом верху...

Быстро готовим крючья, закладки, шнуры – всю возможную «кузню» для восхождения. Подняться по колодцу вызывается Кес. Данюнас страхует, я – обеспечиваю.

И вот Серега медленно начинает подъем. Мы молча стоим все вместе, только Эрик Лайцонас пошел к Гран При на связь к Резвану, который все это время находится в счастливом неведении относительно событий, разворачивающихся в аръергарде. У него хватает своих хлопот – сброшенные в Гран При веревки, естественно запутались (сколько лет мы тупо сбрасывали веревки вниз, вместо того чтобы ... ну, да потом об этом), и теперь Володя сражается с «бородой» где-то в средней части «шестидесятипятки».

Ждем. Мы ничем не можем помочь Кесу. Даже страховка, которую внимательно выдает Раймис, сейчас не эффективна – до первого крюка.

Наконец, Кес забивает первый крюк, шуршит комбинезоном по стене. Жутковатый это шорох. Исподволь жду срыва и постоянно гоню эти мысли.

Серега выходит на полку промежуточного уступа.  Это метрах в 13-ти от нас. Что такое 13 метров? Пустяк. А вот скажешь: «на высоте четвертого этажа» – как-то сразу впечатляет.

От этой полочки до верха колодца остается метров 7. Но ведь там эта щель... Отправляю Сереге шнуры для организации точки страховки. Кес вяжет петлю, пропускает страховочную веревку, снова идет вверх. Его снизу не видно, только слабые отблески света где-то вверху. Скрежет. Тишина. Как вечность.

Вышел!

Ощущение такое, будто глубокий вдох после удушья. Резко отлегает от души. Всему причиной оказалась конструктивная неисправность блок-ролика: шнур попал в щель между роликом и щечкой, застрял и был нами оборван.

Все, в этом колодце корделеттом мы больше не балуемся! Но что делать? Ведь у нас не предусмотрена здесь стационарная навеска? Мы продолжаем городить ошибки одна на другую. Пещера на нашем пути буквально битком набита брошенной кем-то веревкой. Недолго думая, выбираем кусок, внешний вид которого более или менее приличный, и навешиваем на злополучный колодец.

Что ж, сначала не глядя используем несправный блочок – не в колодце же он сломался! – теперь вешаем подобранную с полу веревку как одинарную. Как говорится в старой песне:

«С пустой головой по свету

Куда как легче прыгать..».

* * *

Если не считать, что Резвану понадобился час, чтобы распутать веревки, Гран При проходим без приключений. А запутывать веревки – это у нас в порядке вещей. Знаете, как это лучше всего делается? Берешь, сколько в руку войдет колец и зашвыриваешь веревку в колодец – только свист! И вторую тем же путем.

Вот трос сбрасывать – это мы себе уже не позволяем. Трос протягивает первый спускающийся участник – его просто страхуют сверху тросом. Это кстати.

Проходим Гран При и влетаем в каскад уступов. Долго и нудно – веревкой – спускаем мешки. «Ну почему бы их не спускать на себе? – ворчу я. – Прицепил к рогатке пару-тройку штук и езжай: вниз – не вверх! Да и уступы небольшие, метров по 10. Нет же..». Сам я продемонстрировать верность своим новым принципам не имею возможности: когда подходит моя очередь спускаться – все мешки уже внизу. Да и не лежит моя душа к спуску с мешками по одинарной корделеттной веревке – парни все-таки идут с самостраховкой...

Новая беда – все больше убеждаемся, что крючья забитые предыдущими экспедициями для навески по принятой у нас схеме абсолютно не подходят для использования их в целях корделетта. Местами крючьев нет вообще – следы навески говорят о том, что веревку крепили за что придется вдалеке от отвесов. К этому мы не готовы. Если же начать бить свои крючья, то мы рискуем и вообще не сдвинуться с места – тогда мы еще не были психологически готовы забивать десятки крючьев за одну экспедицию, да и не имели надлежащих снаряжения и навыков.

Хорошо, что пещера буквально набита брошенной кем-то веревкой. Из нее делаем вспомогательные петли, чтобы вывесить в нужное место наши блок-ролики. Иначе шнур задевает за стены, что грозит новыми осложнениями.

Помираем от жажды. Наконец, появляется вода: на дне уступов капель и небольшие лужи. Жадно пьем и идем дальше. Приходит мысль, что вместо того, чтобы обвязывать глыбы локальными петлями, – проще навесить эту веревку и по ней спуститься: по длине выходит почти то, что нужно – уступы небольшие.

Еще один сыпучий уступ. На взгляд – метров 10-11. И некуда повесить шнур – стены сыпучие, летят камни, узко и всюду сплошное трение. Не-ку-да! Посовещавшись, вешаем стационарно найденную тут же веревку: совесть и страх нас уже не мучают.

Спускаемся, и вдруг сразу следом еще один уступ, метров 6-7, которого нет на нашей карте. И опять в ход идет «трофейная» веревка.

Фактически мы уже сломались. Мы уже не выполняем поставленную задачу, а просто рвемся вперед..., если можно так назвать это черепашье переползание с грудой транспортных мешков. Мы сломались морально и вымотаны физически. Мы работаем без сна почти 20 часов – и это только в пещере, а ведь мы начали спуск не сразу, как только проснулись. Но по нашим понятиям это вполне нормально для экспедиции такого уровня. Но нормально ли это для человека?

Мы сломались, но не признаемся в этом себе и другу другу. Мы не новички в пещерах (весь состав инструктора спелеотуризма) и умеем выживать в этих условиях, и не только выживать, но и заставить себя выполнить поставленную задачу.

Задача сейчас одна – дойти до запланированного места подземного лагеря, установить его и прервать на время это изнуряющее занятие.

Но... мы все еще где-то на половине пути. Снова втыкаемся в щель. Распределяемся цепочкой, веревкой и вперекидку протаскиваем через щель мешки. Они застревают. Выбиваюсь из сил, вытаскивая мешки из щели боком одной рукой. Очки заляпаны глиной, я ничего не вижу и мне нечем их протереть: я весь покрыт этой жидкой гадостью. Это меня выводит из себя, о чем я и сообщаю пешере со всей живостью, на которую у меня еще хватает сил...

Слава Богу, внизу очередного уступа течет ручей, и я получаю возможность промыть очки. К 11.00 мы на площадке -430, где довольно приличное место для подземного лагеря. Но нам надо спуститься еще на 100 метров – такова тактическая задача, поставленная нами самим себе.

Так что варим чай и обходимся перекусом, правда, с изрядной порцией шоколада. Идут вторые сутки нашей непрерывной работы в пещере...

Четыре часа  проводим мы на этой площадке, пытаясь набраться сил для дальнейшего движения. Кое-кому удается даже покимарить, но недолго, так как стоит немного расслабиться и задремать, как тут же начинаешь мерзнуть и впадаешь в состояние жуткого озноба. Но делать нечего – надо идти.

В этом отупевшем состоянии мы почти сразу же сбиваемся с верного пути, и волоча за собой мешки, втягиваемся в вертикальный лабиринт. Лабиринты бывают разные. От знакомых с детства нарисованных на бумаге – до таких, в котором сейчас безуспешно ищем дорогу мы. Горизонтальный лабиринт представить себе довольно просто: ходы, перекрестки, развилки... Перед нами совсем другая картина. Мы находимся в сплошном вертикальном разломе неизвестной глубины. Стены то сходятся в узкие едва проходимые стены, то расходятся так, что того и гляди провалишься в тартарары. Под нами – черная пропасть. Случайно сбитые камни устрашающе долго грохочут далеко внизу. Перетаскивая с места на место мешки, ищем проход. Перила, черные расщелины, распоры...

Время идет, а пути нет. Нет уже и сил. В конце концов Резван наудачу спускается в эту бездну метров на 50, но не достигает дна. Потом целый час поднимается. Все на пределе. Если бы не усталость, наверно, мы переругались бы между собой. Но сдерживаемся. Ясно одно – надо возвращаться на знакомую площадку -430.

Мы возвращаемся. Мы не прошли...

Самое сложное – вот так, после неудачного дня, после 31 часа работы без сна с пародиями на отдых, когда все твое естество просит только одного: упасть, приткнуться куда-нибудь и спать, спать, спать! – заставить себя еще часа три-четыре шевелиться, чтобы поставить подземный лагерь и обеспечить мало-мальские условия для отдыха. Потому что некуда здесь приткнуться – всюду вода, глина, холодный мокрый камень и ветер, выдувающий последнее тепло из измученных наших тел.

И вот мы на площадке -430, но наши мучения не кончаются.

Мы постарались устроить себе экстремальные условия во всем. Мало нам корделетта – вместо привычных палаток, нам предстоит забить в стены крючья и навесить гамаки. Мало того: нам предстоит спать в гамаках, но без спальных мешков, которые мы не взяли, уповая на свои костюмы из нитрона [5]. Не говоря уже о том, что мы идем в Напру в одних брызговиках – без гидрокостюмов. Одна психологическая накрутка за другой, одна ошибка за другой... Многое накрутилось в той экспедиции 84 года.

Не стану описывать прелести нашей гамачной ночевки – об этом можно написать отдельный трагикомический рассказ.

После «ночевки» мы без труда нашли проход над «Первыми штанами» – боковая тупиковая система вертикальных колодцев, на поиски которого накануне, находясь в полубредовом состоянии крайнего утомления, потратили более 8 (!) часов.

Но спуститься глубже полукилометра нам так и не было суждено. Неудачи, казалось, преследовали нас. Причем калибр их явно возрастает раз от раза. В следующем за вертикальным лабиринтом Первых штанов 40-метровом колодце, на спуске в грот Рака, происходит авария с Раймисом, которая чуть не окончилась трагично. Но об этом далее. А пока, вняв, наконец, увещеваниям Судьбы, мы отступаем. Тогда же, на последней ночевке под землей, под гамаком у Кеса родились эти строчки:

Капли бьют в гамаки,

И свечей огоньки

Чуть качаются.

Наш последний привал

Навесу среди скал

Неужели кончается?

Мы выходим назад,

Каждый рад и не рад –

Ждет нас солнце над Напрою.

Оплывает свеча...

Разве скажешь сейчас,

Что тут больше – печали иль радости? 

Мы хотели дойти...

Да, хотели дойти!

Не дошли. Так случается.

Вот и кончилось все...

Разве кончилось все?

Разве это кончается?

Эй, дружище, проснись!

Видно, трудные сны?

Пустяки. Что-то с нервами.

Да, не все мы прошли.

Но ведь были и мы

В чем-то первыми!

 Капли бьют в гамаки...

Лишь удачи легки

Мимолетные.

Разве сможем забыть,

Как дрожали шнуры

Корделеттные?

Мы хотели дойти.

Да, хотели дойти!

Не дошли. Так случается.

Льет по стенам вода...

Мы вернемся сюда,

А пока, лишь пока возвращаемся.

* * *

Что нас гонит вниз? И что потом торопит вернуться? Необычайная ясность мысли на глубине в толще скалы вдалеке от привычной жизни? Простота и четкость цели, чистота отношений? Здесь все конкретно и контрастно – без полутонов, так опостылевших на поверхности. Здесь что-то от давно утраченного юношеского максимализма и бескомпромиссности. Здесь истинно мужской труд и усталость. Выпуклость и отчетливость жизни и смерти, тропка по грани, на самом острие ощущений. И самоуважение от свершенного, и вечная неудовлетворенность поиска. И борьба – не с себе подобными, что неизбежно приводит к унижению одной из сторон, чтобы там ни утверждали апологеты чистого спорта. Борьба с собой и азартная игра с силами Природы, Природы, которую нельзя победить без ущерба себе. Ее можно только уничтожить, что постепенно и делает человечество.

Потому что переделывая природу – ничего не сохранишь.

Сохранить можно только приспосабливаясь.

* * *

Наш корделетт еще не кончился. Напра нехотя выпускает нас из своего нутра, примериваясь, что бы еще напакостить напоследок. Свернув лагерь на -430 вот уже 12 часов тащим мешки вверх ко дну 38-метрового колодца: 12 часов – и 150 метров как ни бывало!

Поднимаем последние мешки на колодец со щелью. Пещера бессильно, но болезненно, огрызается. Строчки из дневника:

«Поднимаем груз на 20-метровом колодце. Эрик с Раймисом вышли на самый верх, я поднялся на полку, Резван цеплял мешки. Устроился на полке, пристегнулся на самостраховку за проушину в скале, зажег свечу. Периодически  раздается остерегающий крик Раймиса и сверху летят камни. Каждый раз сжимаюсь на своей полке, придерживая каску руками, стараясь весь съежиться, сжаться, скрыться под ее полями. Снова слышу крик:

Камень!

Черт меня дернул не просто придержать каску, а как-то совершенно по-детски прикрыть голову-каску руками. Камень бьет в каску слева и приплющивает к ней мой зазевавшийся палец. Звон, грохот, искры из глаз, ух, и больно же получилось!..

Двойка наших прибалтийских друзей оставляет нас с мешками и поднимается на -280, чтобы приготовить к нашему приходу что-нибудь съедобное. Мы тащим вперекидку мешки и вдруг замечаем, что видимость начинает резко ухудшаться. Резко запахло гексой. Ясно, что ток воздуха сносит в завал, по которому мы сейчас пробираемся, угарный дым кухни – а парни, видно не жалеют сухого спирта, который при неполном сгорании может привести нас к нешуточному отравлению. Лезем с Вовкой по узостям меж глыб, перекидываем и пересчитываем мешки, дышится пока ничего, но видно не дальше вытянутой руки. Кончается это тем, что мы теряем ориентировку в завале и начинаем на чем свет костерить наших кочегаров, призывая их на помощь. Нехотя и недоумевая, первая двойка приходит к нам на помощь – наши вопли их сильно озадачили, так как на их площадке  атмосфера была самая нормальная, и трудно было представить, что буквально в паре десятков метров мы с Резваном ни черта не видим и задыхаемся..».

Наш корделетт еще не кончился. Привал на месте базы -280 под 38-метровым колодцем. Жуем невообразимое месиво из всех наличных видов концентратов. Кое-кто кимарит под полиэтиленовым колоколом, а мне уже не сидится. Меня разбирает жажда. Жажда солнца! Я уже так хочу наверх! Ни до, ни после этой экспедиции я не испытывал с такой силой этого чувства.

Мне не просто хочется наверх: до жути хочу выйти именно днем. Чтоб было солнце, и бездонно-синее небо, и все великолепие гор и моря под нами, с выступающим далеко-далеко справа контуром мыса Пицунда. Нет – море не под нами. Его горизонт фиолетовой дугой рассекает небо на уровне наших глаз. Выше самых высоких гор – этот гигантский сине-фиолетовый шар...

Пора, пора идти! Жажда солнца будто придает мне сил, и движимый ею начинаю тормошить парней. Нам еще предстоит продернуть шнурок на самом большом из колодцев, где мы отважились повесить шнурок. Пока остальные собираются, не спеша, но внутренне волнуясь, приступаем с Кесом к этому ответственному делу. От того, удастся ли нам вернуть на колодец веревку, зависит будем ли мы продолжать подъем или нам суждено сидеть тут под колодцем в тоскливом ожидании нашей вспомогательной группы. Есть отчего волноваться!

И вот – тянем. Осечка! Веревка поднимается метров на 20 и застревает. Опять? Пробуем вернуть ее назад. Сначала и это не получается, но потом что-то там, наверху, проскакивает, и шнур возвращается в исходное положение. Уф–ф! Попробуем еще раз.

Резван смотрит на наши с Кесом манипуляции и, похоже, переживает больше нас. Серега мне подмигивает: смотри, мол, начальник волнуется! Я киваю и тоже смеюсь. Но шутки-то плохие. При одной мысли, что здесь придется ставить базу и ждать помощи, становится дурно.

Пробуем еще, потом еще и еще. Веревка не идет. Хорошо еще, что у нас здесь не 3-миллиметровый крученый шнурок, как на злополучной «двадцатке», а стропочка тесьма. Ее не так-то просто порвать. Когда мы уже почти теряем надежду выпутаться из этой ситуации, веревка вдруг – ура! – продергивается противоположным концом. Надежно ли она зафиксировалась наверху колодца? Снова начинается нервная моя работа на одинарной веревке. Как могу, осторожно поднимаюсь, и только когда сажусь верхом в «седло» на вершине стены, перевожу дух. Прорвались!

И начинается неритмичный дерганный выход на поверхность. Движение нашей группы здорово смахивает на ход червяка-шагомера: мы то стремительно растягиваемся по пещере, то мучительно долго собираемся в кучу. Пока есть свободные веревки, мы с Кесом мчимся вперед семимильными шагами, продергиваем шнурки, вешаем веревки, махом поднимаемся на колодцы. Но вот корделеттные веревки кончаются, и баста! Торчим до посинения на уступе под очередным колодцем, ожидая подхода всей группы и подъема всех мешков. Приносят снятые с колодцев веревки, и снова – банзай! – рывок вперед. То, что прошло почти незамеченным на спуске, сейчас выпирает со всей очевидностью: техника шнура – это удел одиночек. Такой «шалман», как у нас, шнурками не продернешь!

Мы идем медленнее, чем могли бы идти при нормальной двухопорной технике. Вот вам и корделетт!

А я спешу. Я хочу на солнце! Время неумолимо тикает у меня на руке. По закону Всемирной Подлости корделеттные веревки кончаются у нас в тот момент, когда нам остается продернуть последний единственный 15-метровый колодец! Благо, кажется, наши на этот раз отстали недалеко...Но что это? Снова задержка. Последняя наша двойка заблудилась в узкой щели на дне предпоследнего 30-метрового колодца, пошла низом и воткнулась в такую узость, где и кошке не пройти. Пока выцарапались –потеряли силы и темп. Настроение группы падает. Немудрено – мы снова не спим уже почти 20 часов. Кое-кто начинает поговаривать о том, что неплохо бы разбить прямо здесь базу и отдохнуть.

Какой, к черту лагерь? До земли полторы сотни метров...

Я так хочу к солнцу!!!

Но деваться некуда, приходится идти на компромисс и устроить перекус у колодца: трое наверху, трое внизу. Жуем шоколад с изюмом и мерзнем. Долго мерзнуть не приходится.

Начинаем выдергивать мешки из колодца, и быстро согреваемся у нас на шестерых уже 14 мешков, больше, чем на спуске!

Иногда у меня закрадывается подозрение, что мешки потихоньку от нас размножаются там, в темноте пещеры. Да и как им не размножаться, если нас одолевает жадность, и мы пытаемся вынести из пещеры всю найденную нами здесь веревку?

Недаром говорят – «Жадность фраера сгубила!» Мешки застревают где-то внизу, и Ткачев бешенно рвет их веревкой.

А над душой висит последний корделеттный колодец. Вот сейчас проклятый шнурок лопнет и пойдут насмарку все наши старания... Но Судьба сжалилась над нами. А может, ей наскучило строить нам козни, но – шнурок послушно втаскивает наверх последнюю веревку. путь наверх открыт! Теперь только лазание и никакого корделетта! Так бы улетел наверх, к солнцу, которое все еще плывет над Землей...

Но не тут-то было. Наверху этого колодца мы снова вынуждены собраться все вместе. Мы только и делаем, что ждем кого-нибудь или собираемся всей группой. Это наша очередная тактическая ошибка – сбор всей группы вместе всегда приводит к большим потерям времени: сначала первые ждут отставших, а затем последние ждут своей очереди подниматься по отвесам – веревки-то заняты!

Тает моя надежда увидеть сегодня солнце. Еще не поздно, еще есть время. Солнце! Если сейчас все бросить, то часа через два мы будет купаться в его золотых, багряных на закате лучах...

А кто будет тащить груз? Мысль о том, чтобы вернуться сюда еще раз за оставленным снаряжением кажется ужасной. Нет, все будем делать сегодня. Снова растягиваемся по уступам. Теперь иду последним, прицепляю мешки к веревкам, и мерзну. От курева уже болит язык. Прячусь от камней, периодически щелкающих из темноты. Но как-то вяло прячусь... Мы все уже давно отупели от усталости.

...Что-то долго нет веревки сверху. Жду ее, стоя с ручным фонарем: экономлю налобный свет для вертикальных участков. В чем там дело? Поднимаю голову...

Из темноты на меня несется бесшумный рыжий комок, рассыпается. Удар по лицу хлесток и тяжел. Откачиваюсь, чуть не падаю. Жгучая боль в носу. Постепенно начинаю понимать, что произошло. Сбросили веревку молча! Без команды! Ору вверх что-то яростное и бессвязное. Потом цепляю очередной мешок в мотающийся на уровне глаз проклятый узел. Вира! Отхожу в сторону и плачу. Плачу, как мальчишка, горько всхлипывая, заливаясь слезами. Кажется, что нос растет, как баклажан. И так мне больно, так себя жалко, обидно и... так хорошо, что я плачу. Все это пустяки. Просто выплескивается напряжение штурма: все эти шнуры, одинарные веревки...

С трудом успокаиваюсь. Мешки все. Поднимаюсь на колодец лазанием в обход навески и – здрассте! Вся компания в сборе: мужики опять заблудились. После нокдауна и встряски голова моя работает отлично, и даже будто сил поприбыло. Выхожу вперед и сразу нахожу нужное направление. Теперь мне на ум приходит другое сравнение: наша группа движется, как пелетон велогонщиков. Периодически кто-то лидирует, разгоняя группу, затем откатывается на последнюю позицию, прячется в ветровой тени, отдыхает, прикрытый спинами товарищей.

Снова приходит мой черед лидировать. Пролезаю противное «очко», принимаю мешки. Вперед!

А мы уже не выйдем на солнце...

Все замерзли. До земли еще метров 80, а время... К черту время! Теперь уже неважно. Выползаю из последнего большого 24-метрового колодца. Наконец, можно снять сбрую, все эти опостылевшие железяки, ремни, стремена. Как хорошо!

Тянем мешки. Мы не спим уже 34 часа. Мы уже хороши и двигаемся, как сомнамбулы.

Тянем мешки...  Продолжаю идти первым. Снова завал. Продираемся по узким ходам меж камней. Глыбы качаются, или это мы качаемся от усталости? Нет, глыбы... Одна, по-моему, так и дрожит от нетерпения свалиться кому-нибудь на голову... Не дождется!

Тянем мешки. Все невольно посматривают вперед – где же последние маленькие навесочки? А их все нет.

... Краем глаза вижу слева веревку. Вижу ее и... боюсь поверить. Может быть, я ошибся, и это совсем другая веревка?

Нет! Веревка та. Это последняя навеска – последние шесть с половиной метров до поверхности. Наверху ночь, и поэтому заветный выход кажется всего лишь очередным колодцем этого бесконечного каскада.

Пропускаю вперед Раймиса, который без веревки, напрямую, лазанием спешит мимо меня к свободе. Поднимаюсь следом, но не выхожу совсем из воронки, принимаю мешки, потом меня сменяет Резван.

Тепло. Ярчайшие огромные звезды над входной воронкой.

Цепляясь за траву, выбираюсь на ее край. Нет слов, нет сил. 28 часов работы, 38 часов без сна... Под ногами, вдали, моя мечта, ставшая реальностью: огни черноморского побережья, бесконечность ночи, бездонность неба...

Ложусь лицом в траву. Она сухая и пахнет пылью. Мужики тенями появляются из воронки, ложатся рядом.

Лежим все шестеро лицами в небо. Вдруг до моего слуха доходит посапывание. Все спят. Только мы с Ткачевым молча курим.

Над Напрой космическая тишина.

* * *

Так закончилось еще одно исследование возможностей динамической техники шнура. Закончилось, в общем-то, закономерно. Лавры Пенеса и Курбона, блеск их сольных прохождений Гуффр Берже и Пьер-Сен-Мартен (о которых мы поведали ранее), настолько затмили нам глаза, что мы не приняли во внимание одну маленькую, но существенную деталь: их достижения были СОЛЬНЫМИ! Корделетт – это далеко не кордебалет!

Но если понимание этого момента пришло еще в ходе напринской эпопеи, то многое другое открылось значительно позднее. Например, то, что западноевропейские корделеттные успехи совершались на базе прогрессивной, принципиально отличной от нашей техники прохождения вертикальных пропастей – техники одинарной веревки. Мы же старались освоить динамическую технику на основе применяемой у нас в то время псевдоклассической двухопорной трос-веревочной техники, что было равносильно попытке построить капитализм в первобытнообщинном обществе, минуя все промежуточные фазы развития. Что ж, вполне по-советски: бац-бац, и в дамки!

История недвусмысленно показывает, что «большой скачок» всегда заканчивается в большой луже. Так получилось и у нас. Кто это сказал: «Вошли в пещеру, как три богатыря, а вернулись – как три поросенка»?

* * *

Но опыт никогда не бывает бесполезным. Мы вернулись из Напры, обогащенные знанием.

А еще остались воспоминания и песни:

Когда уже совсем не в мочь

Тащить мешки через распоры,

Чертить лучом пещеры ночь

И пузом чистить шкуродеры,

Навесив каждому гамак,

И оглядев его сурово,

Собьемся в кучу, как всегда,

Под гамаком у Киселева.

Здесь мы разводим гексогаз,

И поминая маму-папу,

Мы с котелка не сводим глаз,

Ловя ноздрей волшебный запах.

Дыра куда-то дальше прет,

Срывая с уст дурное слово,

И машет ложками народ

Под гамаком у Киселева.

Спать в гамаках – совсем не мед.

Взбираться в них – еще хреновей:

Взобрался, вроде, Киселев,

Глядь – почему-то лезет снова!

Бьет колотун со всех сторон,

Вода под зад, и сверху холод,

И загибается народ

Под гамаком у Киселева.

Та экспедиция прошла

И затерялась среди многих,

Другие давят нас дела,

Другие нас зовут дороги,

Но лишь учуем гексы дым,

Вдруг померещится нам снова,

Как будто мы опять сидим

Под гамаком у Киселева!